– По-че-му? – Как всё это неожиданно, – почему не поеду? – Я не хочу дедуле перечить, я на самом деле хочу понять, почему именно.
– Не знаю, что вам говорят в школе про перемены в нашей стране… – деда уже шепчет очень быстро и ещё тише.
– Да, мы проходили про горбачёвскую «перестройку», не переживай. Про гласность и всё такое проходили…
– Оставь гласность! – Я вижу по дедыному лицу, он говорит очень серьёзно, – я не про «гласность» спрашиваю, я спрашиваю, что говорят в школе про акции протеста перед Домом Правительства?
– Да ничего не говорят. Нам это неинтересно. А ты про что вообще?
– Перед Домом Правительства устраиваются акции протеста. Я сам видел лозунги «Да здравствует независимая Грузия!», «Требуем демократической многопартийной системы!» Диточка, детка, это очень опасно. Дай мне «честное слово», что ты туда не пойдёшь, пока всё это не прекратится. Я старый, я давно живу на свете и знаю: добром это не закончится, поэтому я тебя прошу…
– Деда! Я… Ах! Мама?
На пороге балкона стоит мама в байковой ночной рубашке. Ну, всё, мне конец.
Одним движением сую «Легенды и Мифы Древней Греции» деду под подушку, тут тусклый свет, может, мама не заметила?
Мама говорит очень громким шёпотом, делая вид, будто старается говорить тихо:
– Что, совсем с ума сошли?! Вы не видите, который час?! Или ваши часы по-другому идут? Что за беседы такие полуночные, я не знаю!?
Деда достаёт из ящика таблетки и суёт их мне в потную ладонь:
– Вот голова у ребёнка болит. Пришла попросить лекарство.
– Пустая голова, от того и болит! – Мама крутит пальцем у своего виска, – Я вижу, у тебя слишком много свободного времени, ни черта не делаешь, не устаёшь и уснуть не можешь. Чтоб сегодня же написала мне сочинение «Творчество Алексея Толстого второй половины двадцатых годов», а я проверю, что ты там понапишешь, и почему твоя голова болела. Всё? Таблетку тебе дали? Пошла отсюда.
Мама, презрительно фыркнув, первая выходит с застеклённого