А там в проёме истуканом стояла Фомина. Валя тоже остолбенела. Но опомнилась, боком протиснулась в дверь и сломя голову побежала прочь, только казенные тапочки гулко хлопали по линолеуму. В конце коридора Валя поскользнулась и со страшным грохотом упала, окончательно перебудив весь этаж.
***
– Вот так всё и получилось, – закончила, вздыхая, Валя, – Только вы не думайте, что что-то неприличное Лещенюк делал. Он только кофточку расстегнул и руку вот так положил… А больше ничего, – Валя сморщилась и заплакала горше прежнего.
– Ну что ты, глупая, – сказала я, обнимая ее и целуя косы с огорченно вздрагивающими «божьими коровками». – Хочешь, я расскажу всем, как на самом деле было? Или на другую работу помогу устроиться?..
Валя крепко вытерла платком губы, щеки и нос, и отказалась:
– Спасибо, чего уж, на работу я сама устроюсь. Руки при мне. Да и не о том я плачу. Стала бы об этом, господи.
– Так о чем, дурочка?
Она молчала и комкала платок.
– О чем?
– О чем! – заголосила Валя. – А вы пройдите по палатам да послушайте, что больные говорят, так и узнаете, «о чём». Ну, пройдите, пройдите.
Она еще несколько раз предложила мне пройти по палатам, пока я не напомнила, что идёт вечерний обход.
– О чем, – всхлипнула она. – А о чем Лещенюк рассказывает, не слыхали? Из соседних палат приходят послушать… Как я на постели к лежачим мужикам бегаю и по… трогать себя даю… Ох, да как вы не понимаете? Ведь на спор он это делал, паразит такой! Меня чтоб проверить, недотрога я или… – Валя замахала от стыда руками. – Мужики, небось, рядышком под одеялами похохатывали.
– Сейчас ужин в женскую палату носила, – вспомнила она. – Бабке одной, с грыжей, даю ее пятый стол, а она срамницей обозвала. В тарелку плюнула…
– Тетя Катя постаралась, – машинально отметила я.
– Как тетя Катя? – удивилась Валя. И махнула рукой: дескать, чего еще на этом свете от людей ждать?
– Может, вам помочь? Пробирки помыть или еще что? Не надо?.. Вы ведь сегодня в ночную? А давайте знаете что? Устроим в бытовке отвальную: вы да я, без шушукалок этих, не люблю. Домой сбегаю, кое-чего из съестного принесу. Одна нога там – другая здесь.
***
Не знаю, какую еду называют самой вкусной в мире. А для меня на всю оставшуюся жизнь наивкуснейшей запомнилась снедь, которую Валя в свой последний вечер щедро на стол выставила.
Хотя и было: картофельное пюре да маринованные грибы. Но было этого пюре – полная эмалированная миска: обжигающе горячего, желтенького, невесомого как пух, нежнейшего, заправленного обжаренными кольцами лука и громадным количеством деревенского масла. А маслята из запотевшей литровой банки: скользкие, величиной с ноготок, с лавровым листиком, чесночком, с горошинками перчика… М-м.
Сейчас, на пятиминутках после ночной смены, сидишь и вспоминаешь эту