– Смола?! Чтоб изо рта воняло серой, как у Люцифера?! Мам, ну ты даёшь! Тогда я лучше в ларёк по дороге заскочу. За мятным «орбитом».
Фу-ты, как Татьяна сразу не сообразила. Сын же собирается на свидание. Будет целоваться. И не только целоваться. В последнее время Татьянин флакон с интим-мылом пустеет после каждого его уединения в ванной – приходится покупать всё чаще. Недавний грязнулька в последнее время каждый день принимает душ – и не по разу. Без напоминаний меняет нижнее бельё, носки…
Её мальчик – и секс… В голове не укладывается. Вообще-то мальчику двадцать один год. Всё равно странно. У Татьяны, помнится, пока до ЭТОГО дошло, миллионы лет тянулись слабоизученные, от архейских до палеозоя, эры и периоды взросления. Доверчиво цвёл пышный девственный триасовый период детства. Смертно стыли душа и тело в ледниковый период отрочества…
Сын совсем другое дело. Ещё недавно попробуй произнеси невинную фразу: «Вот женишься, будет у тебя свой ребёнок…» Его прямо подбрасывало, колбасило:
– Никогда! Ма, слышишь?! Никогда! Не смей! Этого! Мне!! Говорить!!! Неженюсьникогдавжизни!
Мы с подругами, невольные свидетельницы этого живого вулкана, изрыгающего лавы женоненавистничества, качали головами. Сочувствовали Татьяне:
– Он и в подъезде с девочками не целовался? И в школе косички не дёргал? И портфель никому не носил? Плохо дело. Попомни наши слова: первая же опытная девица его окрутит и проглотит целиком.
Справедливости ради надо сказать, что мы, подруги, были тоже мамами мальчиков. Будущие свекрови. Были среди нас и мамы-одиночки. Татьяна замужем, но всё равно, что мать-одиночка. Муж всю жизнь в работе, увлечённо делает деньги.
Каждый вечер одно и то же. На пороге, не снимая пальто, заговорщически суёт руку в карман: «А что я принёс сынише?» – «Ула, сникелс!» Сладкую импортную отраву – малышу?!
– Сынок, тебе нельзя! – протестовала Татьяна.
– У-у! Мама похая, папа холосый!
Вот и поговори. Как-то так получилось, что Татьяна не имела права голоса. Может, потому что не работала и жила за счёт мужа. И очень хорошо жила, между прочим. В гайдаровскую реформу, если и потеряла, так разве что бутылку из-под шампанского, набитую советскими медно-никелевыми гривенниками. Кажется, в забитой под горлышко бутылке-копилке умещалось ровно 300 рублей. Татьяна не узнала, так ли: выбросила бутылку с девальвированным содержимым на помойку. Теперь жалела: выставила бы в гостиной на полке как сувенир.
***
Когда страна голодала и холодала в девяностые годы, Татьяна, под надёжным мужниным крылом, их даже не почувствовала. И до сих недоумённо пожимала плечами: «Да бог с вами, какие лихие девяностые? О чём вы?»
Каждый день – живые деньги. Каждый месяц – коробки деликатесов, ящики мороженых индеек, обёрнутых в тонкую импортную бумагу. Пока мы ломали головы, как растянуть на месяц выкупленный по талонам килограмм ячневой крупы и кусок серого мыла, Татьяна ломала голову: что делать с этими индейками – уже в рот не лезут. Ножки – в жарку, мясо – в фарш, кости – в бульон, остальное в тушёнку.
И что делать с новой шубой (выйти всё равно некуда, а с ребёнком гулять удобней в пуховичке). И какой выбрать гарнитур с заднего хода мебельного магазина, чтобы обставить очередную, всё более расширявшуюся квартиру.
Быть женой такого мужа хорошо. А сыном такого папы – крайне вредно. Никакого мужского воспитания, жаловалась Татьяна. Совершенно странное, неумное понимание отцовства. Сын для мужа – вроде живой игрушки, хомячка.
Пришёл с работы, пощекотал, потормошил, погладил по шёрстке, потискал. И – «не мешай, папа устал» – до ночи зависал на телефоне. Величаво, как лев, расхаживал по квартире с длинным волочащимся проводом. Громогласно ругался, жизнерадостно гоготал. Утрясал за границами квартиры свои нескончаемые дела. Дня ему мало.
***
А «сыниша» рос. На смену сладостям пришли игрушки. Любой «Детский мир» мерк в сравнении с детской сына. Потом пошли приставки с Марио, потом компьютер и модные шмотки. Ну и, наконец, карманные деньги.
Татьяна язвила: «Коль, ты готов сворачивать купюры в трубочку и совать сыну в попу». Муж откупался от сына всем, чего его душенька пожелает – лишь бы не мешал увлечённо делать деньги. Для кого деньги? Да для сынка же, для единственного!
Татьяна вздыхала: если у сына из кармана джинсов выпадает купюра меньше сотенной – тот и не наклонится: «Это не деньги». Сколько она разговаривала с мужем, убеждала, скандалила. Муж отмахивался: «У меня детства не было – пускай хоть у сына будет».
Вместо мужского воспитания – мечтательные разговоры, развалившись на тахте: «Вот стукнет тебе пятнадцать лет, купим крутую тачку и права. Одноклассники в осадок выпадут!»
– Что будет с мальчиком, – вопрошала меня (скорее, себя) Татьяна, – когда он выйдет в жизнь? Когда не будет нас с мужем и деньги с неба перестанут падать? Какими кривыми путями, не дай бог, «сыниша» станет их раздобывать? Как выживет в жизненных