Начинаю опять слегка заниматься по-французски.
Прощай, милая.
Твой Е.
* Далее приписки на полях письма.
6.
Волочиск, 15-го октября 1914 г.
Мы всё еще стоим на той же точке замерзания, развертываемся… Конца этому развертыванию пока не видим. Сами же мы бездельничаем. Французский язык медленно подвигается вперед. Вышли с Левитским за ограду казарм, сделали несколько фотографических снимков большой дороги. Снялся я и сам под хорошеньким можжевельником в позе буки, недотроги, – одним словом, ежиком! Боюсь, что не выйдет, но замысел хорош, верно? Про то, как осень хороша и в саду, не буду говорить. Это значило бы только повторяться!
Заехал опять на несколько часов Покровский. Рассказывает, что за последние две недели через Подволочиск проследовало 20.000 раненых, а в то же время через Броды 30.000 человек! Убитых за это время в Галиции насчитывают 10.000!!! Эти цифры так красноречивы, что говорят сами за себя, комментарии излишни… Хорошо по крайней мере то, что в перевязочных средствах недостатка нет.
У нас уже второй день хворает сестра, какое-то желудочно-кишечное расстройство. Само по себе это, конечно, малоинтересно, но характерно то, что мы об этом узнали только случайно сегодня от ординатора другого госпиталя. Она лежит, ее лечит сам П. П., но сообщить коллегам он не считает нужным! А между тем говорят, что он подозревает аппендицит. Дает касторку, ставит согревающие компрессы!!! Сидит у нее почти безвыходно (захворала сестра кокетливая!). Если он уйдет, то ее начинает «тошнить», и П. П. усердно прибегает. Другие сестры слоняются тем временем по другим комнатам. Сидел у нее также долго Покровский, мрачный и угрюмый. Неприятно всё это, так пошло, мелочно и неглубоко! Да ну их!
Сегодня в «Киевской мысли» прочел перепечатку из Р. В. о безобразиях в Москве[135]. Что тебе сказать на это? Скажу только одно: мне так больно, так обидно, что даже не удержался от слез. Шурочка, неужели первоначальному глубокому порыву всех общественных классов суждено выродиться всё более и более в мелкий и пошлый шовинизм?! Неужели и в самом деле слова об освободительной цели войны так и останутся пустыми словами! Неужели только большой, большой минус в культурном отношении будет окончательным итогом всей этой войны?! Всё больше теряется вера, всё больше деятельность здесь становится тяжелым долгом, обязанностью, и всё пламенней стремишься к скорейшему окончанию войны[136].
Ты, конечно, читала о публичном выступлении членов Московского философского общества[137]. Какая путаница понятий! Какие взаимные противоречия! Какой хаос мыслей! Ведь додумался же Эрн утверждать, что без Канта немыслим был бы и Крупп![138] Это он утверждает про того Канта, основным моральным учением которого было: никогда не видеть в ближнем своем только средство, а всегда самодовлеющую цель! Это в Канте он отрицает идеализм, у него