Я не знаю, я теряюсь. Я не могу на тебя действовать непосредственно, а письма влияния не оказывают. А если оказывают, то обратное, как показало твое вчерашнее письмо. Шура, я начинаю уже чувствовать, что опять наступает тот момент, когда между нами какой-то ров, когда ты не понимаешь меня, и когда, должно быть, и я тебя не понимаю, когда нет непосредственного контакта между нами. А мне еще так недавно казалось, это уже совсем невозможным! Почему это? Ведь кажется, мы должны всегда, всегда ощущать друг друга и на расстоянии. Мое я должно переходить в твое и наоборот. Шура, укажи выход!
Шура, да почувствуй, почувствуй же, что я близок, что я около тебя и в дни твоих сомнений и колебаний, в тяжелые твои дни! А если ты меня не ощущаешь, то брось всё, приезжай! Ведь пойми, что ты мне дороже, чем какие-нибудь материальные радости; что важнее всего мне то, чтобы и ты ощущала бы радость жизни, чтобы и ты была бы бодрая и светлая. Ведь мы хотим же вместе жить, вместе работать, вместе делить и счастье и невзгоды. Я не могу к тебе? Ergo[89] – приезжай ты ко мне. Остальное образуется. Ты должна быть бодрой, вместе со мной верить в светлые наши совместные дни!
Остальное наплевать! Не так ли?
Пишу карандашом, потому что кто-то ручку у меня взял, а коллеги спят.
* Письмо написано карандашом.
Воронеж, 15-го сентября 1914 г.
Дорогая моя Шурочка! Ну вот видишь, уже намечаются признаки выздоровления. Правда, невеселое еще твое письмо, но оно и не столь пессимистическое, как предыдущие. Ты становишься уже более спокойной. А когда ты получишь это письмо, то уже будешь опять прежняя, моя хорошая умница. Упадок духа временами бывает со всяким, может и со мной случиться. Так не будем же долго останавливаться на этом, – это временное уныние, оно прошло, перейдем опять к порядку дня, посмотрим опять смело вперед! Не так ли, Шурочка? Ведь ты уже начинаешь со мной соглашаться, ведь ты не скажешь, что я говорю нечто такое, что не доходит до твоего сознания? Верно? И ты опять способна уже концентрировать свое внимание на окружающем. Ты пишешь о директоре, о коллегах, о том о сем – всё это первые ласточки, предвестники весны, нового расцвета! О, я так верю, что мы славно заживем с тобой! Будет так хорошо! Верь, Шурочка, моя хорошая, верь же, как я верю!
Вот сегодня я могу тебе писать и о себе, о том, как мы здесь живем и работаем. Работы много. И мы здесь тоже эвакуируем и получаем новые партии, едва успеваем записывать. У меня больные по несколько дней лежат не записанные. Перевязывать приходится редко и по возможности бережливо. Об этом нам толкуют постоянно. Встаем в 7 часов, начинаем работу в восемь. Перевязки и обход отнимают весьма много времени. Собственно,