Он делает несколько шагов вперед и падает, обезумев, на колени, у самой огненной границы, жар пышет ему в лицо, и он почти физически ощущает ее неимоверные страдания. Кольцо огня смыкается, и остается лишь лицо, на которое словно накинута ржавая сеть. Глаза женщины обращены к небу, к счастью, он не видит их выражения, шею свело в мучительном усилии, и она кричит, кричит, а ее слова словно раскат грома разносятся над забитой людьми площадью: «Возмездия! ВОЗМЕЗДИЯ…». Он больше не в силах этого слышать, его перепонки готовы лопнуть. Андрэ хватается за голову и… просыпается.
Все это за мгновение пронеслось перед ним, и Андрэ содрогнулся, точно от пронизывающего порыва ветра, пронесшегося над его головой. Воспоминания об этой казни все еще преследовали его. И во сне события всегда развивались немного по-другому, каждый раз еще острее и мучительнее, чем это было для него наяву. Он словно участвовал во всем происходящем и мог повлиять на это… но женщина гибла снова и снова. Проклятье, она умерла полгода тому, и никакие силы не могли вернуть ее к жизни. Ее звали Анна. Ее имя… Господи, почему он не может просто забыть все это?…
Тем временем, пока сам Андрэ находился в плену тягостных раздумий, ноги его миновали некрутой спуск, вымощенный мелким булыжником, что находился сразу за площадью. Повернув направо, он оказался на пересечении трех маленьких улочек, одна из которых, идущая под прямым углом наверх, вела к таверне его брата. Оставалось взять карету, дабы не изнурять ноги, или же продолжать идти на своих двух, благо, было не так уж далеко. Однако тут внимание почтенного лавочника было привлечено звонким девичьим криком, донесшимся с противоположной стороны близлежащей улицы. «Воры!..» – подумалось ему, и он поспешил к низенькому кривому домику напротив (тут почти все были такими), где посреди наваленных прямо на улице отбросов и куч грязного тряпья, мелькали чьи-то фигуры.
Весьма странная картина представилась взору Андрэ…
У капитана гвардейцев Пабло Фуэртеса были определенные принципы, которые он не собирался нарушать. Их было немного, но они были, и это уже вызывало уважение. Так, он никогда не ходил к одной шлюхе больше одного раза в месяц. И никогда не пил во время дневной службы, даже капли в рот не брал. Хотя разрешал своим солдатам – в душе он считал, что всякий настоящий гвардеец должен быть пьян. Иначе он становится слишком уж самостоятельным и, чего доброго, начнет обсуждать приказы командира. Когда он сам был гвардейцем, то прикладывался к фляге через каждые десять минут… что в строю, что на привале. Однако, став капитаном по выслуге лет, тут же раз и навсегда установил для себя сухой закон. Теперь он весь день ходил трезвый и злой, а по вечерам напивался, как лошадь, возмещая себе тяготы воздержания.
Вчера он перебрал особенно сильно, и теперь Пабло находился в крайне скверном состоянии духа. Головная боль что-то меняет в человеке. Пока есть она, ничто другое не имеет значение. Все на свете Пабло бы сейчас променял на