Анна показывает из-под одеяла дулю.
– Вот-вот, я ж и говорю, ничего в тебе нет. А ты ещё спрашиваешь, почему молодых ищу, – говорит муж.
Она приподнимается на локоть, хочет что-то сказать. Вспоминает, что собралась причащаться. Укрывается с головой, бормочет: «Господи, помилуй».
– Прокурор тебя помилует, – говорит муж и уходит.
Она прислушивается.
Слышен скрип кровати – значит, он укладывается…
О, наконец-то послышался его храп.
Она зажигает свет. Встаёт на молитву.
После молитв достает из серванта бутыль. Липкой лентой приклеена бумажка. Корявым почерком: «Крещенская вода». Рядом нарисован крестик. Из холщового мешочка вынимает кропило. Кропит святой водой себя, комнату. Снимает тапочки, на цыпочках босиком крадётся в зал. Кропит книжный шкаф.
– Молоко-о-о! – доносится с улицы.
Анна идёт в мужнину комнату. Закрывает форточку. Муж спит, накрыв голову подушкой.
Она бросает взгляд на часы. Пора выходить…
– Владимировна! Молоко-то, а? Утреннее, парное!
Анна кланяется в ответ, прикладывает палец к губам. Слышно, как шебуршит ветер в сухих листьях.
– Не, молчать нельзя, – говорит молочник. – Я так и молоко не продам, если молчком стоять. А ты почему ничего не покупаешь? Опять пост, что ли? Ваши посты церковные: сплошные убытки. Сергею хоть возьми, ему же в церкву не надо!
Она уходит. Голос за спиной всё тише.
Идёт мелкими старушечьими шажками, пришёптывает: «Господи, помилуй!»
В церкви сумрак. Шорохи, шелест. На скамьях вдоль стен несколько женщин молча ожидают начала службы. Мужчина в костюме быстрым шагом прошёл, приложился к иконам, поставил три толстых свечи, поклонился, так же быстро ушёл. Слышится перезвон, дьякон готовится кадить, сейчас выйдет. Молодая высокая девица в черном казённом фартуке ходит между подсвечниками, зажигает с вечера оставленные свечи. Зевает, крестит рот, поправляет съехавшую на глаза косынку. Собираются певчие. Юноша-чтец в центре храма разложил на аналое богослужебные книги, зажёг настольную лампу.
К группке исповедников направляется священник с Евангелием и медным крестом в руках.
Перешёптывания затихают.
– Согрешила многословием, осуждением, гордостью… – громко говорит старуха в наутюженной длинной юбке, волосы спрятаны под белой косынкой, на ногах носки толстые, шерстяные, и домашние тапочки с задниками, поверх тапочек блестящие калоши.
– Тугая на уши, себя не слышу, – поясняет старуха
Анна старается не вникать. Но услышанное о чужих грехах мешает. Мысли тут как тут.
Борьба с помыслами – дело трудное. Только зазеваешься, как дурную мысль и проворонишь.
Со священником Анна говорит о наболевшем.
– Муж на партийных должностях был. Дома шкаф – в книгах Ленина, Маркса. Не могу его уговорить выкинуть.
– Помолитесь усердно – Бог вразумит.
– Мне