– Ладно, – кивнул он. – А…
– А со стола я сама уберу. Ты же в Азии, – напомнила Лола. – Здесь свои порядки. Вот вернешься в Москву, будешь жить по своим.
– Мысли читаешь! – Он удивленно покрутил головой. – А также и стремления.
– Бывает иногда, – кивнула она. – Но вообще-то стремление помочь несчастной женщине написано у тебя на лбу такими крупными буквами, что слепой бы не прочитал. Во сколько тебя разбудить?
– В пять. Только будить меня не надо, я сам проснусь. Спокойной ночи, ясновидящая, – улыбнулся Матвей.
Он взял с полки первый том Толстого и скрылся в спальне, а Лола принялась составлять в стопку тарелки и пиалы. Но тут из спальни раздался такой возглас, что она бросила свое занятие и распахнула дверь.
«Может, я окно случайно открыла и кто-нибудь в комнату влетел?» – глупо мелькнуло у нее в голове.
– Ты что? – спросила Лола, заглядывая в спальню. – Здесь мышь? В смысле, летучая, – объяснила она. – Бывает, что они на свет залетают.
– Какая еще мышь! – махнул рукой Матвей. – И без мыши есть от чего рот открыть.
– А! – догадалась Лола. – Куколок моих увидел?
– Кто это тебе таких куколок надарил? – поинтересовался он.
– Никто не надарил. Я их сделала, – пожала плечами Лола.
– Нич-чего себе! – Восхищение светилось в его глазах ярким зеленым светом. – Да ты прям этот… папа Карло! Это что, автопортрет?
Он показал на куклу, стоящую у края полки; всех полок над кроватью было пять, а кукол на них – штук двадцать. Та, на которую указывал Матвей, в самом деле была похожа на Лолу. Волосы у нее были черные и прямые, глаза зеленые и длинные, а выражение лица – холодновато-отстраненное.
– Не совсем, – ответила Лола. – Это безымянная красавица из гарема. В которую до смерти влюбился бедный юноша по имени Аль-Мутайям. Папа говорил, что была про это какая-то старинная пьеса, но она не сохранилась. Ну, и мы решили заново ее написать. Для кукольного спектакля.
– Почему для кукольного? – Восхищение сменилось в глазах Матвея вниманием.
– Потому что про такую любовь лучше кукольный спектакль делать, чем человеческий.
– Почему? – снова спросил он.
– Потому что естественнее, когда все это произносят куклы. Отстраненнее, – объяснила она. – В жизни ведь такой любви не бывает, а в куклах есть что-то невозможное.
– Интересный, наверное, спектакль получился, – сказал Матвей.
– Он вообще не получился. Режиссера убили, актеры разбежались, и все развалилось. Я этих кукол уже потом, так просто, сделала. На память о себе в юности, – усмехнулась она. – А Аль-Мутайям – вот этот, видишь – на режиссера похож, который спектакль хотел ставить.
– Ты его что, любила, этого режиссера? – осторожно спросил Матвей.
– Никого