Далее, углубляя эту идею, Толстой приходит к тому, что предложенные пути спасения различны во всех религиях – для христианина, магометанина, буддиста и язычника и т. д., и если это так, то не значит ли это, что все они «суеверия и предрассудок, и самое разнообразие путей спасения не есть ли доказательство, что все они ложны?» (3, с. 189). Эта мысль записана им где-то между июлем-августом 1878 года. Тогда же он ставит вопрос: «Что есть вера? Людское или божественное?» – и называет ее «божественным, если не божеским», а через год, 30 сентября 1879 года пишет: «Если есть душа, то есть заповеди Божьи». В том же году эти идеи получили более глубокую интерпретацию в статье «Церковь и государство»: «…всякая вера есть обман, и… суеверие. Глядя с общей точки зрения, и я неотразимо пришел к признанию того, что все ветви – обманы людские, но я не могу не остановиться на соображении о том, что сама глупость обмана, очевидность его и вместе с тем то, что все-таки все человечество поддается ему, что это самое показывает, что в основе этого обмана лежит что-то необманчивое» (2, с. 475).
Вероятно, это «необманчивое» и есть душа и заповеди «книги Божья», о которых Толстой писал. Тем не менее желание обратить в свою веру всегда присутствовало в истории Церкви, и ему часто сопутствовало насилие, тогда как человек истинно верующий знает, что «вера есть отношение человека к Богу» и установить это отношение насилием невозможно. Однако в истории были случаи, когда миллионы людей насильно были обращены в ту или иную религию, точнее, им навязывались внешние проявления этой религии – то, что Толстой называл подобием веры, обманом веры. Поэтому расколы в Церкви есть лишь порождение насилия, как считает Толстой. 30 октября 1879 года он писал: «…Лютеранство, кальвинизм, англиканство – все не вера, а форма насилия» (3, с. 196).
В поиске ответов на эти вопросы Толстой обратился к изучению истории христианства. Еще в сентябре 1879 года в записной книжке отмечал: «Церковь, начиная с конца и до III века ряд лжей, жестокостей, обманов. В III веке скрывается что-то высокое. Да что же там есть? Если есть что-нибудь. Посмотрим Евангелие»[4] (3, с. 195). Этим Толстой сам отвечает на свой вопрос. Евангелие как оно есть, без толкования, без объяснения – вот то «высокое», что оставалось в Церкви в первые два века христианства, пока оно не стало государственной религией. В чем же проявилось это извращение с точки зрения Толстого. Прежде всего – в обмане, то есть в изменении или неверной трактовке слова «экклезия». «В языках всех народов слово экклезия означает дом молитвы», – писал Толстой. В то время как «жрецы» Церкви приравнивали это слово к понятию истины. Другого доказательства истинности у «жрецов» не было, а доказательство это было необходимо, так как им «без памяти хотелось учить других своей вере» (2, с. 477). И, во-вторых, чем было вызвано