Смогут рубаху заштопать,
и молоком напоить
малых детей в колыбели…
Бороды даже побрить!
Что это всё, в самом деле,
Сталин сумеет внедрить.
Бабки шептались: «Народу
Сталин в беде не помог…
Это не сбудется сроду!
Снова надуть под шумок,
видимо, тужится Раскин…
Только старается зря…
Мы разуверились в сказках.
В тех, где восходит заря
светлых времён над Отчизной,
мачехой ставшей для масс…
Нет! Не бывать коммунизму!
А, если… То не для нас…»
2
Киров убит… И в народе
снова волненье и страх:
«Только наладилось, вроде
жизнь на колхозных паях…»
Вновь надоедливый Раскин
стал на собраньях села
петь об «особой окраске»
нового, страшного зла.
Дескать, троцкистские гады,
скрывшись под ликом «своих»,
сеют раздор… Значит, надо
быстренько выявить их.
И, как на грех, среди люда,
что испокон проживал
здесь… отыскались «иуды»
(помнил бы, точно б назвал
всех поимённо… но время
стёрло, увы, имена…) —
подлое, гнусное племя…
Тех, кого наша страна
много и часто рожала,
как незаконный приплод…
…На поводке их держала
власть, как надёжный оплот —
бывших всегда наготове
выразить гнев, осудить,
чтоб на законной основе,
в лагерь «врага» засадить.
«Правда» писала, что Сталин
был недоволен весьма
тем, что «двурушники» стали
сеять в народных умах
мысли негодные, вражьи,
вредные новому дню.
И, что обязан их каждый
уничтожать на корню.
Чтоб изничтожить прослойки
новых идейных врагов,
он «чрезвычайные тройки»,
первым из важных шагов,
сделал для чистки от скверны,
корни пустившей везде…
С помощью славных и верных
органов НКВД.
И становился суровей
каждый кремлёвский указ…
Это, для жаждущих крови,
стало командою: «Фас!»
И понеслось… Без разбора…
Всех, кто виновен и прав,
грызла голодная свора,
честь и законы поправ.
3
Осенью тридцать седьмого
горе до Вешек дошло.
Ниткою тракта прямого,
к людям нагрянуло зло…
С виду-то, парень как парень,
много таких наяву.
В кожанке новенькой – Харин —
«опер» из ОГПУ.
Молод, красив и подтянут,
выбрит всегда и холён.
Образ, который обманет
с первого взгляда… Силён!
Мышцы под формой играют,
ладно ушитой… Идёт,
девки