Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Остров
**
Потом все говорили, что виновата гроза. Выманила из дома, повлекла, чуть не погубила. Как цыганка. Нашла с кем связываться, злодейка – Насте тогда пять лет было. Ещё три года прошло, а грозу эту в селе до сих пор помнят.
Сперва из-за горизонта, «с мокрого угла» – как говорила бабушка Варя, потому что горизонтов было четыре – на все стороны света – с мокрого угла шли «деды». Высоченные облака, похожие на великанов в полный рост. Шли глашатаями – возвещая грозу и расчищая ей дорогу.
Хозяйки спешили снять бельё с верёвок. Птицы держались ближе к курятнику. Ветерок лёгкой рукой трепанул золотую чёлку Насти, заставил её поднять голову. Мол, видишь? А там уже шла, наступала несметным полчищем молний и громов Она, туча – не свинцовая, а чёрная.
Что тогда понесло Настю из дому – навстречу грозе? Когда полагалось прятаться. Бабушка рассказывала, что Настя побежала, как полетела. К тому одинокому дубу, что рос далеко за деревней, посреди поля. Никто ещё не объяснял Насте, что в грозу нельзя стоять под деревьями. Даже дома бывает страшно, когда полыхнёт молния, озаряя неземным светом комнату, а чуть позже воздух расколет удар грома – такой, что задребезжит посуда в шкафу.
Бабушка не разрешала включать во время грозы телевизор, и требовала, чтобы все окна были закрыты. Обязательно рассказывала, как когда-то, когда Настина мама была ещё девочкой – и вот в этой комнате вместе с подружками учила уроки – в дом влетела шаровая молния.
– А я вот тут сидела в кресле и вязала, – говорила бабушка, – Мы все замерли. Я одними губами сказала девочкам: «Не шевелитесь». А она медленно-медленно проплыла по кругу, и опять улетела в форточку.
Страшная эта гостья была – сама судьба. Почти касаясь, плыла мимо затаивших дыхание девчонок, и бабушки со спицами в руках… И, помиловав, своей собственной волей помиловав, даровав им жизнь, ушла – исчезла, растворилась, вернулась в тот непостижимый мир, откуда она родом.
А Настю приводил в восторг – этот горячечный воздух, этот ветер, взметнувший занавес пыли – представление начинается! И она бежала – или ветер её нес – туда, где штормом уже плескалось овсяное море. И тяжелеющие колоски хлестали по голым ногам.
Дуб казался ещё так далеко, что Настя, захлёбывающаяся от ветра, теряла надежду, что успеет нырнуть под защиту его кольчуги – из веток и листьев – до того, как ударит дождь.
Но она бежала, так, что горячий воздух, кажется, ворвался внутрь и опалил лёгкие. И ножки её, маленькие, грязные, не успевали в своих прикосновениях смять расступающиеся колоски.
Волна ударила, когда она уже подбегала к дубу. Невидимая волна – жар и власть. Дуб запылал, пойманный в сеть молнии, а Настя окаменела, и невозможно ей было сдвинуться с места.
Это был замок огня – языки вспыхивали на ветках, как огоньки на его этажах, дорожки пламени струились то верх, то вниз и, наконец, все дерево было охвачено алым плащом. Это было страшно – живой дуб горел, становясь мёртвым навеки.
Позже говорили: там, где стояла Настя, тоже жар должен был быть нестерпимый. Почему же она его не чувствовала? Ведь уже не дерево было – костёр. Настя стояла неподвижно, и глаза у неё были огромные.
Впервые видела она не то, что было перед ней, а то, что хотел показать ей мир, для других невидимый. Вот и дерево это, сгорая, представлялось ей мучительным усилием кого-то… чего-то… освободиться из-под него, дать о себе знать. Она ощущала, что сейчас, именно сейчас этот кто-то шлёт её, даёт ей, Насте, наказ исполнить то, что подвигает его сейчас – встать из-под земли столбом пламени.
Волна жара толкнула её в грудь, а перед глазами темнело и… так легко было падать назад, раскинув руки… Тело казалось невесомым…
А потом оно наоборот сделалось таким тяжелым, и холодно было… дождь. Настя села с трудом, и поняла: замёрзла так, что зубы стучат. Дуб ещё догорал, ещё дымился даже под этой стеной дождя.
Настя не помнила, куда надо идти, но побрела верно – к дороге. Теперь поле казалось бесконечным, а дождь лил такой, что трудно было дышать. Настя не знала – добралась бы она до дома или нет, если бы её не увидел Колька Снегирёв, возвращавшийся домой на своём Пепле.
– Эй, ты откуда здесь? – оторопело спросил он, осаживая лошадь.
Настя стояла у края дороги как сомнамбула, и молчала. Она была мокрая до нитки, ноги и платьишко в грязи, и Колька испугался, что с ней что-то случилось. Напугали? Побил кто?
Он спешился, кое-как затолкал Настю наверх, на широкую лошадиную спину. Видно было, что девочка совсем продрогла. Настя запомнила только жёсткую, резкую Колькину руку – он прижимал её к себе, чтобы она не упала.
Бабушка бежала навстречу им по улице:
– Господи, что случилось?! Где ты её нашёл?
Настя помнила, что за неё так перепугались, что такую вот, перемазанную, и положили на кровать. Что бабушка сидела рядом, и плакала, и мокрой тряпочкой –