5
Всю ночь Орик жалобно подвывал и скулил, а я не мог заснуть. Тяжелое, щемящее чувство подсказывало: я сделал что-то плохое, нечто очень плохое. Дрожа от липкого, отвратительного страха, накрывшись с головой одеялом, я ожидал рассвета.
Утром, когда мы с Бахменом выгоняли стадо, Орик, как обычно, не суетился возле нас. Я нашел его в будке: он лежал и печальными глазами смотрел на меня. «Видно ты приболел, – сказал я и погладил собаку, – выздоравливай друг, вечером проведаю».
Я решил ничего не рассказывать Бахмену, поэтому на его вопросы, отчего я такой задумчивый, отвечал, что просто плохо спал, сны дурные снились.
– Обращай внимание только на сны, которые повторяются. Они важны, а остальное – это пустое, только голову морочат, – сказал он, улыбаясь и щурясь на осеннее теплое солнце. – Чай с травами и сухими ягодами, и все пройдет.
Когда я пришел домой, меня ждало плохое известие: мать сообщила, что днем Орик сдох, и отец закопал его. Я заплакал, я не мог поверить в это, ведь мой пес был еще слишком молод и еще день назад он был абсолютно здоров! И как же отец так мог поступить со мной? Это был мой лучший друг, я должен был его проводить в последний путь, а не кто-то другой. Моему горю не было предела. Я вышел из дома и пошел в сторону дома Ладо, по пути мне встретился его старший сын, Тито, который вез в небольшой деревянной телеге дрова. Обычно приветливый Тито на это раз был мрачен и неразговорчив. Он понял, что я по привычке снова иду к ним домой, остановился и сказал:
– Послушай, Иларий, ты хороший парень, но тебе не стоит к нам больше ходить. У нас из-за тебя могут быть неприятности. Извини, – он махнул рукой на прощание, давая мне понять, что мне больше не рады в его доме.
Но, побродив немного по пустырю, мои ноги все равно понесли меня в сторону их дома. Я сел возле старого тополя и глядел в их окна, откуда слышался веселый смех. «Наверное, они играют в «пожелайку», – подумал я, вытерев рукавом рубахи подступающие слезы.
Возвратившись домой и открывая входную дверь, я услышал громкие крики отца и инстинктивно втянул голову в плечи. Случилось что-то плохое, и интуиция подсказывала мне, что в этом был виноват я. На кухне стоял отец и, грозно размахивая руками, бранился на бледную мать, а брат сидел на лавке, вжавшись в стену. «Дело плохо», – успел подумать я до того, как отец, заметив меня, рявкнул:
– Кто тебя, мелкий подлец, научил шляться по чужим домам и жаловаться на свою жизнь? А?! Ты что себе выдумал? Можешь напеть какому-то остолопу грузину, и тебе жить станет лучше? Говори мне!
– Я ничего не говорил ему, – прошептал я, и тут же отец пересек в два шага расстояние до меня, схватил за плечи и начал трясти, как тряпичное огородное пугало, словно его целью было вытряхнуть всю солому.
– Не ври, щенок! Что ты ему говорил? Я хочу, чтобы все здесь знали, как ты поносишь свою семью перед чужими, неблагодарная ты падаль!
В моем плече что-то хрустнуло, и отец, словно этот звук удовлетворил его, отшвырнул меня к стене, и я упал, ударившись головой.
– Ты