На этаже играла музыка. Это было обычное радио. Оно, как правило, должно было стабилизировать звуковую кашу голосов и стонов страдающих, но все эти песни, даже самые веселые и спокойные, казались испачканными и неприятными. Через всю стену, от дверей лифта до самого окна, у которого стоял гигант Алексей, проходила горизонтальная красная полоса. Ниже этой полосы стена была окрашена в светло-коричневый, горчичный цвет, выше полосы стена была белой. Несмотря на то, что на подобный манер окрашивают помещения многих школ, здесь этот желтоватый цвет стен вместо успокаивания, вызывал какую-то таинственную нарастающую тревожность. По всей видимости, это касалось здоровых людей, больные привыкли здесь ко всему.
Некоторые двери палат были изготовлены из толстой стали. Зеленые, страшные, они напоминали двери тюремных камер или входной люк подводной лодки: такие же толстые, нерушимые, также усеяны массивными заклепками и в них также прорезаны узкие окошки. Страшно было представить, что иногда могло твориться за этими дверями.
На алюминиевом столе, к ножкам которого были прикреплены большие резиновые колеса, лежал, широко задрав больничную рубашку мужчина.
Этот, умеющий ездить стол, был разработан с целью перевоза буйных пациентов, которые не могут или не хотят передвигаться самостоятельно. На согнутых перилах этого стола были видны кожаные, коричневые, покрытые крошечными трещинками, браслеты для рук и ног. Но задравший рубашку мужчина просто лежал на этом столе по собственной воле. Уткнув голову в стол, он содрогался – то ли плакал, то ли смеялся. Возле стены, на деревянном стуле, сидел толстый, лысый пациент с отсутствующим взглядом и открытым ртом, в котором зиял ряд испорченных, почерневших зубов. Его нос был изогнут как вдоль, так и поперек. Второй, похожий на женщину, заглядывал ему в рот, что-то деловито бормотал и тоже периодически широко открывал рот, поглаживая сидящего заботливо по лысине. Увидев Светлану, они оба повернулись к ней, закрыли рты и провели ее стеклянными взглядами.
Чуть дальше, на таком же стуле, сидел еще один лысый мужчина. Он был в стандартной больничной пижаме, но поверх нее он надел осеннюю ветровку, которую, к слову, он украл у своего соседа по палате. Соседа этого после очередного инсульта разбил паралич, ветровка ему вряд ли пригодится. Он сидел ровно, поправляя свою новую курточку. С напряжением, стараясь осанку держать максимально правильно, руки его теребили карманы, оба его глаза (один из которых был более выпучен) сидели в глубине его орбит и бросали по сторонам взгляды. Из-за того, что голова, очевидно, была немного больше, чем должна быть, глаза его казались ничтожно маленькими. Рядом возле него сидел еще один пациент,