Алексей любил ее не за это, этому неординарному пациенту было все равно, кто чьим был знакомым. Никто не знает, почему он расплывается в широкой, доброй, чуть не отцовской улыбке, когда ее видит. Будучи более чем вдвое больше ее, он подчинялся любым ее решениям и слушал ее во всем.
Алексей, массируя шею и периодически вызывая этим нешуточный хруст, рассматривал через окно тюльпаны, куст сирени и дерево груши. В окне расстилались сады внутреннего двора клиники.
– Груша… – тяжело и хрипло вздыхал он. – Груша… Чертова груша…
– Не чертова, – печально произнесла маленькая девочка лет семи, с огромными глазами цвета зеленее листа той самой чертовой груши.
Она сидела на подоконнике рядом возле стоящего угрюмо Алексея. Свесив свои крошечные ножки, она тоже смотрела в окно.
– Да брось, – качнул головой Алексей и снова с шеи послышался хруст. – Я это проклятое дерево уже почти год вижу. Ничего не меняется! Каждый листок на нем знаю, и как новый вырастает – так непременно где-то один отваливается.
Девочка смотрела на него и, очевидно, грустила оттого, что и он грустил.
– Ты почти не улыбаешься, – всхлипнула она. – Нельзя так…
– Да как это нельзя… Ты погляди на это, чему тут улыбнуться? – ткнув пальцем в стекло, произнес Алексей.
– Цветочки… Кустики… – осторожно ответила девочка.
– Цветочки… – повторил Алексей.
За его спиной послышался короткий, душераздирающий крик одного из пациентов. Кто-то закричал и, испугавшись собственного вопля, убежал в палату. Алексей закрыл глаза, и напряженные веки нервно вздрогнули. Он открыл глаза, развернулся и, описав рукой в воздухе круг, жестом указал на весь коридор и всех пациентов.
– Вот