В дверях дома появляется Соня. Их взгляды впиваются друг в друга на расстоянии шести метров. Впиваются и режут, подобно скальпелю: больно, по живому. Так больно, что невольно одна из них зажмуривается. И тут же открыв глаза, понимает, что проигрывает не знающим за собой вины карим глазам Сони; они не спускают чистого, беззлобно-изучающего взгляда с Агаты… Ощущение как в вакууме, только мелкая барабанная дробь бьётся в ушных раковинах. У Агаты.
Внезапное дежавю с детством, когда девочка проснулась в своей комнате, услышав звон в пустоте. Она болела корью. Мама тогда не отходила от её кроватки. Спустя пару недель ей стало лучше, кризис миновал, и мама уснула в соседней комнате. Агата открыла глаза от резкого звона, испугалась, позвала одними губами, не слыша своего голоса: мама, мама… В ушах пульсировало и звенело. Как услышала её мама – осталось загадкой. Но она прибежала. Прижала Агату к себе, успокоила. Сразу прошёл звон, голова перестала болеть.
Мама, мама… Сейчас маме самой требуется помощь, да и она давно не маленькая. Но как же она бессильна в данной ситуации… Гильотиной повис воздух между женщинами. Тяжёлый, удушливый… И острый. Потому что её всю режет, кромсает на кусочки. Стыдно и холодно от осуждающих глаз Сониных. Они сверлят её, догоняют убегающий в сторону смятенный взгляд. Ей чудится, как скрежет железа рваными остриями пробирается к сердцу, и оно замирает перед неотвратимым.
Соня, наконец, сжалившись, отводит взгляд вдаль; медленно, с усилием пробираясь сквозь невидимый заслон, приближается, отодвигает засов и впускает Агату. Сжав губы и промолчав на приветственное бормотание хапуньи, (как окрестила про себя разлучницу) присвоившей себе часть чужой жизни, женщина с суровостью во всём облике, обходит её и, войдя в дом, обращается к подруге:
– Пойду я, Машенька… – голос её звучит устало. Мария, не проронив ни звука, кивает, смотрит на дочь. Тишину нарушает щёлкнувший замок в двери.
– Мамочка, прости, мамочка… – плачет Агата, опустившись на корточки перед кроватью. – До чего довела тебя, прости… Мария обеими руками силится обхватить заплаканное лицо дочери, направляет его к себе во взгляд, внимательно, словно видит впервые, изучает.
– Я тебя совершенно не знаю, дочка… Что ты натворила… – шепнула она чуть слышно, одними губами. – Ты беременна? – Агата кивнула. – Сколько? – Шестой месяц.
– Поздно что-либо говорить. Но хочу, чтобы знала, ты сделала… не ты одна, но для меня ты, и только ты имеешь значение… сделала несчастными стольких людей. Не представляю, как мы это переживём. Мария еле говорит, с придыханиями. Болезнь подточила