– А Стрекоза? Ты её в дом не взял?
Дед поник головой.
– Не взял.
– А что она?
– Поутру выглядываю: стоит, к столбу привязанная. Гарь, дым… Осина горит за ней четвёртый день. Трава вокруг выгорела вся, но нет-нет да и займётся снова, как ветер с горы… Бывает, успокоится, заснёт. А потом снова дёрнется, затрясёт гривой, ударит копытом – земля с горелым дёрном летит во все стороны. Ржёт страшно.
– Ясно, – говорю. – А что в дом не берёшь?
– Не велит тот, сквозь которого видно. Третьего дня приходил в зеркало. …Но это я тебе совершенно точно говорю: каша тут знатная. Так можно жить.
Мы молчим.
К вечеру дед теряет подвижность, взгляд тускнеет, останавливается. По морщинистой коже, как по рассохшейся глине, бегут тысячи мелких трещинок. К утру на скамье и на полу останется горка высохшей глины с песком. Я больше не смотрю на него.
* * *
Небо краснеет на горизонте, солнца не видно – оно дальше, справа.
Издалека доносится мерный стук. Приближается. Слева на едва очерченную линию горизонта выбегает вечно взъерошенный Гигацып. В кривом клюве он держит бегунок небесной молнии. Спотыкается, встаёт и бежит дальше. Кр-тр-кра-тр-крап – небо закрывают на ночь. Спустя мгновение уже темно и холодно. На брезенте ночного неба появляются тусклые пятна: то ли за брезентом зажигают лампы, то ли он просто истёрся местами и там просвечивает внешнее небо.
Я ложусь на кровать. Это просто ниша в глиняной стене. Глина неровная, твёрдая, шершавая, уже холодная, хотя ещё недавно было жарко. Закутываюсь в дырявый плед из мешковины, словно гусеница в кокон. Поворачиваюсь лицом к стене, ни о чём не думаю, чтобы ночью не снились кошмары. Главное, не вспоминать, о чём рассказывают гости, чтобы не проснуться там, где не ждёшь. Пытаюсь представить что-то приятное: холмы, трава, ручей журчит. Как выглядит зелёная трава? Она зелёная, мягкая, прохладная от вечерней росы. Но, признаться, я уже с трудом помню, что такое «зелёная». Как налёт на медной дверной ручке? Где я видел такую ручку?.. Видел. Старинная, литая, с завитушками. Тяжёлая дубовая дверь с гранёными квадратами окошек в верхней части. Всё издевательски аккуратно. Бежевые мраморные колонны. Брызги фонтана легкомысленно преломляют солнечные лучи. Шелест листвы, замшевая пастельная кора платанов в округлых пятнах. Скамейка у фонтана. Она сидит на скамейке. Улыбается, сложив руки на коленях. Лицо разбираю с трудом…
Почему она никогда не приходит сюда? Наверно, потому, что не может прийти.
Глина подо мной становится тёплой и мягкой, как перина. Или как горячий песок на пляже (перину я не люблю). Песок засасывает. Абсорбирует материю. Я не против. Пусть. Волны тепла. Куда-то проваливаюсь. Или, наоборот, взлетаю. Покачиваюсь, как в лодке. Растворяюсь в волнах. Сознание распыляется на миллиард капель, и каждая отражает свет внутреннего солнца. Которое нельзя украсть, спрятать за брезентом. Отражённый свет – это и есть моё сознание.