– Он заслужил. Мелюзге не место среди взрослых, когда обсуждаются серьезные вопросы.
– Ты никого не любишь, – прошептала Надя со слезами на глазах.
Спустя недели две после облавы в Проточной переулке, наконец состоялся суд над всеми арестованными. Приговор варьировался по длительности заключения, но незначительно, все получили, в общем, одинаковые сроки, приблизительно по полгода, за исключением зачинщиков: Боташовых и Молотовых приговорили к восьми месяцам, Григорьева, Платонова и остальных к пяти, шести или семи.
В зале суда Наталья вдруг снова упала в обморок, хотя по сравнению с тем, что она ожидала в неимоверном страхе, все случившееся и не было таким уж страшным. Восемь месяцев – это все-таки не три года, как когда-то. Надя утешала мать, вроде бы ей это удавалось, через несколько дней, прошедших после оглашения приговора, женщина стала спокойнее, менее отчаянной и уже загадывала, как станет встречать мужа и сына грядущим летом. Она завела маленький календарик и по вечерам вычеркивала каждое прошедшее число, приговаривая:
– Ну вот, осталось на день меньше.
Надя и Дима смотрели на мать с нежностью, малыш Колюша с интересом и только Саша не могла, да и не пыталась скрыть горящего в ее синих глазах презрения. На нее уже старались не обращать внимания, поняв, что это вряд ли к чему-то приведет.
А Саша день ото дня становилась все более раздражительной и грубой. Те планы, что она построила для себя, устроившись работать в лавку, никак не удавались. Девушка вообще не понимала, что за жизнь она ведет.
Надеясь, сама не зная на что, обрисовывая свои желания скорее абстрактно, нежели конкретно, Саша не наметила никакого точного пути и теперь словно блуждала по дебрям, тщетно пытаясь отыскать хоть какую-то тропинку. На фабрике ее не устраивало слишком раннее пробуждение, маленькое жалованье и изобилие женщин вокруг. В лавке женщин не было, жалованье платили чуть больше, и вставать разрешалось попозже. В общем-то, она получила, что хотела, но, тем не менее, что-то складывалось не так. Саша почувствовала это уже на исходе первой недели и задала себе вопрос, от которого сразу потемнело на душе:
– Что делать дальше?
Не велик прогресс – сменить фабрику на лавку, ткачество ковриков на продажу хлеба, четыре рубля в неделю на четыре с половиной и подъем в шесть вместо пяти. Неужели, это все, на что она способна, и что вообще такая девушка, как она, может ожидать от жизни?
Как-то вечером по дороге домой, Саша забрела в скверик, села на скамейку и всерьез обо всем задумалась.
«Я столько лет страдала от деспотизма папы и страдала бы и дальше, если бы не сделала того, что сделала. Это были конкретные действия с конкретной целью, и они увенчались конкретным результатом. Теперь я свободна, так как мать и сестра мне не указчики, но… пока папа не вернется. А что потом? Все по-новому? Не для того я упрятала их с Мишей в казематы, чтобы лишь восемь месяцев подышать свободнее. Я думала, что в лавке станет лучше, но это та же рутина. А для чего я купила платья, обувь, украшения?»
Саша