А дело было так. Спустя минут сорок–сорок пять после ухода Мигеля в номер позвонил дежурный из холла и сообщил, что какая-то дама непременно хочет видеть господина Мартинеса или кого-нибудь из его служащих, она должна передать очень важное письмо. Посетительница сказала, что подождет в баре. А Хосе только что распаковал плащ, надел его на манекен и готовился приступить к кропотливой работе: пара золотых пластинок отсоединилась, их необходимо было закрепить.
Что было делать? Конечно, проигнорировать визит дамы костюмер не мог: Мартинес всегда и от всех своих сотрудников требует безоговорочного внимания и почтения к поклонникам, а тем паче – к поклонницам. В непредвиденных случаях, подобных этому, надлежало немедленно убрать плащ под защиту сейфного замка, тщательно запереть все двери и отправиться выяснить, что нужно посетительнице. Хосе все так и сделал. Кроме одного: драгоценный плащ остался на манекене в номере артиста. Костюмер посчитал, что из-за такого пустячного дела не стоит перестраховываться и начинать потом всю работу сначала.
Пять минут потребовалось Хосе, чтобы спуститься в бар гостиницы и убедиться, что нет никакой дамы с письмом для Мартинеса (это было несложно, ибо там в тот момент вообще не было ни одной особы женского пола). Дежурный в холле подтвердил, что дама была и действительно прошла в сторону бара, после чего он больше ее не видел. Как я поняла, объяснялся он с Хосе в основном знаками. Костюмеру ничего не оставалось, кроме как вернуться в номер патрона и… обнаружить, что плащ Радамеса исчез. Посреди комнаты стоял пустой манекен!
Входные двери обоих номеров были заперты, замки в порядке – все так, как и оставил Хосе. Проход между номерами он не перекрывал: зачем, если есть наружные запоры? Но окно в номере самого костюмера оказалось открытым.
Все, на что был еще способен Хосе в охватившей его панике, – это немедля броситься на поиски своего «звездного» работодателя.
– Я просто удивляюсь, как он разыскал театр, – закончил свой рассказ Мартинес. – Ведь к гостинице нас подвезли на машине, а Хосе по-русски едва знает «здравствуйте» и «не понимаю»… Правда, слова «театр», «музыка» и «опера» на всех языках звучат одинаково, наверное, сообразил, как спросить. Когда он мне все это выложил, я был готов его убить! Еле сдержался… Но потом даже жалко стало беднягу, он был так потрясен, чувствовал себя таким виноватым… Цепляется за меня и твердит: только не надо милиции, не надо милиции… Я, говорит, сам найду плащ, моя вина… Ну, а тут как раз и Федор Ильич вышел вслед за мной, забеспокоился. Пришлось все ему рассказать и просить совета. Мы с ним как-то сразу друг другу понравились, правда, Федор?
В подтверждение директор кивал головой, но сказал он совсем другое:
– Ужасно, ужасно… – конечно