– Напротив, как раз ты здесь сама собой и становишься. А там, – он кивнул на «Парус» – наши подобия, не мы были. Город отравляет человеческую душу своим цинизмом, портит разгулом страстей, ничтожностью желаний, примитивизмом мышления, наконец. Ты этого не почувствовала?
– Да, город давит на меня. Я ведь в деревне родилась, у нас всего двести дворов там. – Впервые стала скупо и осторожно рассказывать о своем селе, о себе и своей жизни Лена. – Но люди, скажу тебе, совсем иные. Как родня все, участливые. Да и все другое. Поедешь куда – такую же березку увидишь, а кажется, по-другому с тобой на своем языке лепечет. И воды попьешь – не та вода. И воздухом дышишь – не тот воздух. Вот хорошо здесь. И – город новый, просторный, светлый, и море – гляди – не наглядишься, а чего-то не хватает нашенского, сразу видно – не Россия это. И вроде знаешь, не чужая земля, все та же советская, а словно не в родной стране находишься, отчего это?
Доверять неразумным ощущениям – свойство грубых душ, – подумал Мухин, вспомнив мысль Гераклита, – но вслух сказал другое:
– Помнишь, у Шевченко:
Святая Родина! Святая!
Иначе как ее назвать!
Ту землю лучшую, родную,
Где мы родилися, росли
И в колыбели полюбили
Родные песни старины… —
Мне мать в детстве эти слова, как песню напевала.
– А мне мама ни о чем не пела. – С сожалением вспомнила Лена. – Она на ферме дояркой работала, поздно приходила, уставала так, что с ног валилась. Некому было работать – одни пожилые в ту пору на ферме остались. Молодежь по городам разбежалась. Так что ей не до поэзии было. Какая уж поэзия – когда навозу по колено, грязь. Да все голыми руками – и сено наноси, и комбикорма приготовь, отруби и солому запарь, свеклы нарежь… И загон вычисти. Скотники, как правило, пьяные. Ни днем, ни ночью не видать. Только в магазин да из магазина, или друг от друга с самогонкой, а потом, как тараканы по щелям, так и мужики наши. Где спокойнее, – забьются и дуют водку.
– Много пьют?
– Пьют! Продавщица Клавка светится, ходит руки потирает от такой торговли. И ночью торгует. Из-под полы, конечно. За полтора червонца – бутылка. И берут. Все спускают!
– И отец твой пил?
– Ну, я же говорила. Пил! Он что, лучше других что ли? Тоже натерпелись с сестрой от него – напьется самогонки и одни упреки, мол, не так живем, не о том думаем, не к тому стремимся – зануда. Мать заступится, шуганет его, так он на нее свой пыл перенесет: ругаются по нескольку часов. Так ругаются, что белый свет становится не мил. А во всем самогонка виновата!
– Здесь тоже много пьют. Все подряд. Глядишь, какой и трезвенником был, а впоследствии запил.
– И почему так? Чего не хватает? Казалось бы, радоваться – работа у всех денежная, квартиры светлые, просторные, море под боком, а сами себя в животных превращают? Словно с ума сходят.
– Я тоже поначалу дивился. Сейчас привык. Понял, что к чему.
– И что ты понял?
– То,