Так ты?..
Я не нашел правильного ответа. Муниципалитет уже вынес мне последнее предупреждение о недопустимости занятий посторонними делами на рабочем месте. Правда, никто не потрудился объяснить, какими полезными для муниципалитета делами призван заниматься вахтер в безлюдном вестибюле безлюдной выставки.
Ты тут работаешь… – Джен Бирмингем выдержала паузу, – …над той книгой?
Я даже не понял, что ее возмутило больше: какая-то книга или служебное упущение.
Опять, Киф? Кому было сказано?
Уставившись на свое колено, на ученическую тетрадь, я видел только двадцать шесть символов, хаотично объединенных в разные схемы. И это называлось книгой?
Нет, ответил я.
Ну извини, Киф. Тебя предупреждали не раз и не два, что тут недопустимо…
Миссис… – взмолился я.
Но осекся при виде реальных губ Джен Бирмингем, увеличенных помадой примерно на две трети, которые силились найти нужные слова для выражения ее гадливости. Не исключено, что под жестокостью этой женщины скрывалась ее ранимость, но от этого жестокость не становилось менее жестокой, а мое положение – более прочным. И когда губы Джен Бирмингем наконец-то нашли подходящее слово, она выкрикнула:
…заниматься ПИСАНИНОЙ!
Я вцепился в тетрадку.
Сегодня доработаешь смену, Киф. А завтра не трудись выходить на работу. Мы тебя увольняем.
После ухода Джен Бирмингем я снова остался в одиночестве на пустой лестничной площадке перед безлюдной выставкой и набросал следующее предложение. Но оно никуда не годилось. В нем не было ни полета, ни танца; ни паузы, ни движения. Ужасаясь от одной мысли, что главного героя необходимо поднять со стула и выпроводить из комнаты, я сам поднялся со стула и покинул здание.
Во второй половине дня меня ждала бездумная, а потому желанная подработка у знакомого каменщика. Я гнал мысли о том, что мы лишились последнего источника постоянных доходов и теперь могли рассчитывать только на такую вот случайную халтуру. В течение первого часа я помогал грузить и таскать на носилках глину для фундамента, в течение второго, еле живой, носил на себе листы стали вверх по крутой дорожке, а под конец два часа смешивал в чане цементный раствор для столбов. В тот ясный зимний день я перепотел, а когда остановился, сразу замерз.
Жили мы в глубине старой улочки, идущей круто в гору. Ветхие дома, оставшиеся с колониальных времен, настоятельно требовали расселения, которого так никто и не дождался. Обитатели этих домов, похоже, не утруждали себя работой. У нас за стенкой жили наркоманы: отец семейства имел восемьдесят три судимости по соответствующим статьям. Эти люди пробавлялись наркоторговлей, а потому неподалеку от дома что ни день парковался полицейский автомобиль без опознавательных знаков – копы выслеживали покупателей. Время от времени Мередит, супруга наркомана-хозяина,