Оберег. Владилен Олегович Елеонский

бумаги. За одной моей стеной жила совершенно подавленная и от того очень тихая пожилая женщина, она даже глаза на встречного человека боялась поднять, а за другой обитал бравый дядя Слава, так его звали все, и стар и млад. Он всегда ходил в такой же как он сам замусоленной десантной тельняшке, хотя, глядя на него, я каждый раз сомневался, что он вообще служил в армии.

      Вел себя дядя Слава как некоронованный король, словно все здесь ему были очень должны и многим обязаны. Всегда подшофе с вечной недельной щетиной он, помятый, взъерошенный и ершистый, цеплялся к любому встречному, заговаривал ему зубы, а на самом деле сканировал на предмет наличия завалящей купюры, которую по каким-то понятным только ему признакам чуял в кармане жертвы. По его понятиям она обязательно должна была добровольно перекочевать в его карман.

      В отличие от соседки слева этот товарищ тихо вести себя не умел. У него постоянно собирались гости, такие же как он худые, корявые, взлохмаченные, с бурыми и от того еще более страшными лицами, насквозь прокуренные и проспиртованные. Пьяные мужские крики, безумный женский визг, звон разбитой посуды, слоновье топанье ногами и какая-то пошлая музыка (где они ее записали?) раздавались из его комнаты днем и ночью, а стена сотрясалась так, словно он сам или его собутыльники с разбегу бились в нее головой.

      Я жил на те средства, которые накопил на сберкнижке еще в те времена, когда не был знаком с Рогожиным, и суд, слава богу, не арестовал этот мой банковский счет. Первые месяцы пребывания в бараке я все никак не мог поверить в то, что со мной произошло, и все еще надеялся на пересмотр вопиющего судебного решения, а когда стало ясно, что дело заказное, и Рогожин слил меня окончательно и бесповоротно, наступила апатия, и я стал похож скорее на привидение, чем на реального человека.