– Я не встревожен, Ерофеев. Я тоже смеюсь. Но это не простой смех. Когда я вижу здорового, восемнадцатилетнего парня, который, вместо того чтобы со всей молодежью страны бороться за наше общее, кровное дело, только тем и занимается, что хлещет водку и проповедует какое-то… человеконенавистничество… – мне становится даже страшно! Да! Страшно! За таких, извиняюсь, скотов, которые даже не стоят этого!
– Чего – «этого»?
– Да! которые даже не стоят этого! Вы знаете, что мой отец вот таких вот, как вы, в сорок первом году расстреливал сотнями, как собак расстреливал?!. Эти…
– Вы весь в папу, товарищ секретарь.
– А вы-ы не-е издевайтесь надо мной!! Не из-де-вай-тесь! Слышите!? Издеваться вы можете над уличными девками! Да! Издеваться вы можете над уличными девками! А пока – вы в кабинете секретаря комсомола!
– Извините, может, вы мне позволите избавить вас от своего присутствия?
– Я вас нне задерживаю – пожалуйста! Но, говорю вам последний раз – еще одно… замечание – и вас не будет ни в комсомоле, ни в тресте… Я сам лично поставлю этот вопрос на комсомольское собрание!
– Гм… Заранее вам благодарен.
– Не стоит благодарности! Идите!! И заодно опохмелитесь! От вас водкой разит на версту…
– А я бы вам посоветовал сходить в уборную, товарищ секретарь. Воздух мне что-то не нравится… в вашем кабинете.
15 марта
И все-таки.
Что бы со мной ни было, – никогда ничто меня не волнует, кроме, разве, присутствия Музыкантовой.
В этом смысле я следую лучшим традициям.
Прадед мой сошел с ума.
Дед перекрестил дрожащими пальцами направленные на него дула советских винтовок.
Отец захлебнулся 96-градусным денатуратом.
А я – по-прежнему Венедикт.
И вечно таковым пребуду.
16 марта
Ах, господа, мне снился сегодня очаровательный сон! Необыкновенный сон!
Мне виделось, господа, что все меня окружающее выросло до размеров исполинских, вероятно, потому, что сам я превратился во что-то неизмеримо малое.
Я уже даже не помню, господа, в какую плоть я был облечен. Могу сказать только одно – я не был ни одним из представителей членистоногих, потому что на лицах окружающих меня исполинов не выражалось ни тени отвращения.
Ах, господа, вы даже не можете себе представить, каким уморительно жалким было мое положение и каким невыносимым насмешкам подвергалась личность моя!
Одни сетовали на измельчание человеческого рода.
Другие предлагали в высушенном виде поместить меня в отдел «Необыкновенная фауна».
Третьи рассматривали меня через вогнутое стекло, – и это было для меня всего более невыносимым.
Члены Политбюро тыкали пальчиком в мой животик. Отставные майоры проверяли прочность моих волосяных покровов. Служители МВД совершенно бездоказательно