– Кто сказал? – Лёшка попытался щёлкнуть сестру по лбу, но она отдёрнула голову. Шустрая, блин!
– Сам сказал, – она показала ему язык.
– Ну, значит, я лошара, – сказал Лёшка.
Динка захохотала как ненормальная.
– Хе-хе-хе, – передразнил её Лёшка. – Закрывайся, давай.
Солнце спряталось за облачной пеной, поджаривая ее снизу. Воздух казался белесым, словно в него накурили.
Интересно, подумалось Лёшке, что там у них происходит по ночам, если обязательно моё присутствие? Не оргии же. Мёленбек ещё, конечно, представлялся в роли любителя сладкой ночной жизни, но Штессан… Штессан в воображении Лёшки рисовался исключительно с прямоугольным щитом римского легионера и коротким мечом… как, блин, его! Гладиусом. Проверочное слово – гладиолус, ага. В какой-то другой ипостаси, вроде постоянно валяющегося на диване пьяного, как Женькин родитель, главы семьи или смешивающего коктейли в клубе беспечного мажора Валерки Тымчука, Лёшка, хоть убейте, Иахима не видел.
А Штессан, кстати, убить ещё как мог!
К особняку на Шевцова Лёшка пришёл на десять минут раньше, но ждать не стал: сначала дернул дверь за ручку (оказалось, заперто), затем пробарабанил костяшками пальцев.
Открыл дверь Мёленбек. На нём был красный бархатный камзол с серебряным узорным шитьем и темно-красными обшлагами. Лицо его было торжественно, борода расчёсана, глаза смотрели строго и слегка сквозь.
– Проходи.
Лёшка вдруг оробел.
– Я, блин, вот… чуть раньше.
Мёленбек нахмурился.
– Блинов не надо. Секретарю не престало.
Он посторонился. Лёшка прошёл, расстегнул и повесил под внимательным взглядом свою куртку. Маманина перчатка выпала, и он, краснея, утолкал её обратно в карман.
– Извините.
– Проходи в обеденную, – жестом показал Мёленбек.
Лёшка посмотрел на влажно блестящий линолеум и скинул кроссовки.
– У вас тапок-то нет? А то дальше натопчу.
Мёленбек посопел.
– Штессан! – крикнул он зычно. – На черта ты вымыл полы? У нашего молодого секретаря случился приступ совестливости.
Лёшка даже обиделся.
Вот нифига себе! – подумалось ему. Ну и бородач! Только попроси меня о хельманне ещё, только попроси!
– Штессан!
– Что? – появился в дверях обеденного зала Иахим.
Куртку он сменил на белую рубашку с рукавами-воланами, а ремень – на алый пояс. Кинжал, впрочем, так и остался висеть в ножнах, зацепившихся за пояс медным кольцом.
– Наш секретарь заметил твою работу, – сказал Мёленбек.
– И поэтому дуется и прячет глаза? – хмыкнул Штессан.
– Я вообще не по этому, – буркнул Лёшка.
– Он обижается на меня, – наклонившись, словно по секрету, сказал Мёленбек.
– Почему?
– Он думает, я его позорю.
– А ты