Творчество В.А. Жуковского в рецептивном сознании русской литературы первой половины XX века. Евгения Анисимова

модернизма со временем были осмыслены как участниками самого литературного направления, так и исследователями их творчества. Свое законное место в ряду предшественников серебряного века занял и В.А. Жуковский. Например, на генетические связи русского символизма с русским романтизмом и поэзией Жуковского указал А. Блок в своей рецензии на книгу А.Н. Веселовского «Поэзия чувства и “сердечного воображения”» (1904): «Жуковский подарил нас мечтой, действительно прошедшей “сквозь страду жизни”. Оттого он наш – родной, близкий. “Резвая радость” вместе с “лебединым пращуром” задумалась об Ewige Weiblichkeit (Вечной Женственности. – Е.А.)»211. Вяч. Иванов в книге «Заветы символизма» (1910) начал цепочку предшественников символизма именно с Жуковского, «на лире которого русская Муза нашла впервые воздушные созвучия мистической душевности»212. Имея противоположную цель – дистанцироваться от романтического и символистского мировоззрения, – А. Ахматова, по сути, пришла к аналогичному выводу: «Символизм шел от Жуковского. “Розы расцветают – Сердце уповай…” Это была допушкинская поэзия»213. Однако на первом этапе развития самосознания нового литературного направления – в критике и эстетике первых русских модернистов – признание Жуковского одним из ключевых предшественников отечественного символизма не было столь однозначным.

      В манифестах раннего модернизма имя Жуковского показательно отсутствует. Имя первого русского романтика не прозвучало ни в статье Д.С. Мережковского «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» (1893), ни в знаковых, «манифестных» статьях «Элементарные слова о символической поэзии» (1900) К.Д. Бальмонта, «Декадентство и символизм» (1900) А.Л. Волынского, «Истины» (1901) В.Я. Брюсова, «Символизм как миропонимание» (1904) А. Белого и «Мысли о символизме» (1912) В. Иванова. Ф.К. Сологуб, хоть и не претендовал на роль теоретика новой поэтической школы, в своих литературно-критических работах эту традицию «умолчания» также поддержал. Брюсов не называет имени поэта в своей известной статье «Священная жертва» (1905), а в «Ключах тайн» (1903) упоминает о Жуковском, но говорит о нем бегло – только в связи с его ролью корректора посмертных пушкинских публикаций. Данная черта теоретических выступлений Брюсова вдвойне показательна, если учесть, что в иных обстоятельствах «мэтр символизма» посвящал Жуковскому стихи и называл его «сказочником» и «поэтом нашей детской мечты»214.

      Не менее любопытен пример З.Н. Гиппиус, другой представительницы старшего поколения модернистов, которая в своих многочисленных литературно-критических статьях, а также «Литературном дневнике» писала о Жуковском почти исключительно как об авторе статьи «О смертной казни», уклоняясь от разговоров о его художественных произведениях. При этом характерно, что в критических эссе, написанных позднее, Гиппиус неоднократно обращалась к образам и отдельным строчкам из произведений Жуковского – но оперируя