– Его хорошо было видно с западной стороны, – он вытащил из кармана пиджака сигареты, – он просто шел к воротам…, – восточная сторона Паризер-плац, где располагались Бранденбургские ворота, считалась так называемой мертвой зоной и строго охранялась:
– Пограничники сделали три выстрела, – вздохнул Генрих, – он упал и его сунули в военную машину. Мы теперь никогда не узнаем, кто он был такой…
Генрих сунул в молитвенник закладку: «Неизвестный». Он хотел попросить общину помолиться за спасение тела и души расстрелянного берлинца:
– Если он выживет, Штази его отправит в тюрьму, – мрачно подумал Генрих, – откуда его могут никогда не выпустить…
Он уловил шуршание гравия на дорожке рядом с церковью:
– Интересно, кто к нам пожаловал, – Генрих выпустил дым в полуоткрытое окно, – моя паства не разъезжает на автомобилях…, – он обрадовался, получив назначение на практику в церковь святого Матфея в Тиргартене, неподалеку от Ландвер-канала, где крестили его самого, где возвели в сан пастора Бонхоффера:
– Но здесь меня не рукоположат в звание пастора, – напомнил себе Генрих, – надо поехать в семинарию в Баварии…, – он собирался провести на юге будущий год, вернуться в Берлин и получить свою общину:
– Мама обрадовалась, – он оправил дешевый пиджак, – она боится, что я опять нарвусь на агентов Штази…, – по телефону Генрих успокаивал мать, говоря, что среди прихожан церкви святого Матфея агентов не водится:
– Приедешь и увидишь, – сказал он, – если ты появишься на службе, ты окажешься самой молодой…, – церковь посещали одни старики:
– В воскресенье приходят семьи с детьми, но сегодня понедельник, – он взял с вешалки столу, – ожидается едва ли десяток человек…, – ему пришло в голову, что на машине могла приехать мать:
– Я в Гамбурге по делам, милый, – объяснила она во вчерашнем звонке, – скоро я тебя навещу…, – мать не упомянула, что привело ее в Западную Германию. Зная о ее работе, Генрих не обижался:
– Она ничего такого не скажет, тем более, по телефону, – он выглянул в окно, но машина скрылась из вида, – пора идти к алтарю…, – мать часто предлагала организовать для него охрану, но Генрих отказывался:
– Я нигде, кроме университета, библиотеки и церкви, не бываю, – мрачно сказал он, – нет смысла тратить на меня деньги из скромного бюджета Западного Берлина…, – город жил за счет помощи Федеративной Республики и на средства бывших союзных сил.
Церковь после войны отреставрировали, но ремонт был самым скромным. Генрих провел рукой по шершавой прохладе штукатурки:
– Дома у меня похожая, – понял он, – я возвращаюсь домой, готовлю ужин, читаю Библию и ложусь спать…, – он избегал слушать музыку, напоминавшую ему о Маше. Не было дня, когда он не думал о жене и сыне:
– Маша