Они церемонно распрощались.
– В следующий раз поужинаем у меня…
– С удовольствием.
– Увы, у меня камина нет…
– Неважно! Не всем повезло заиметь коттедж в Париже…
– Камилла…
– Да?
– Будьте осторожны, хорошо?
– Я постараюсь. Но и вы, Филибер…
– Я… Я…
– Что?
– Я должен вам признаться… Знаете, я ведь работаю не совсем в музее… Скорее, рядом с музеем… В магазинчике, так сказать… Я… Я продаю открытки…
– А я, знаете ли, работаю не совсем в офисе… И тоже, скорее, рядом… Я уборщица…
Они обменялись понимающими улыбками и расстались совершенно сконфуженные.
Оба были смущены, но на душе у каждого полегчало.
Этот ужин à la russe очень удался.
– Что за звуки?
– Не обращай внимания, это старина Дюдюш…
– Да что он там делает? Можно подумать, собрался на кухне потоп устроить…
– Говорю тебе: плюнь, нас это не касается… Иди-ка сюда, поближе…
– Нет, оставь меня.
– Да ладно тебе… Не дуйся… Ты чего майку не снимаешь?
– Холодно.
– Ну иди, не ломайся.
– Какой он странный.
– Совсем чокнутый… Видела, как оделся «на выход»? Трость и шляпа эта клоунская… Я даже подумал, он на маскарад намылился…
– И куда же он шел?
– По-моему, на свидание…
– С девушкой?!
– Вроде, хотя я не уверен… Забудь… Давай повернись, черт…
– Отвянь.
– Эй, Орели, ты меня достала…
– Аурелия, а не Орели.
– Аурелия, Орели – один черт. Ладно… А носки ты тоже на ночь не снимаешь?
Наплевав на строжайший запрет – strictly forbidden, – Камилла складывала одежду на ригеле камина, валялась в постели до упору, одевалась под одеялом и согревала пуговицы на джинсах в ладонях, прежде чем натянуть их на себя.
Пластиковый уплотнитель мало чем помог, и ей пришлось перетащить матрас на другое место, чтобы уберечь голову от чудовищного сквозняка. Теперь она спала у самой двери, так что выйти и войти было проблемой. Она то и дело тягала тюфяк туда-сюда, если требовалось сделать три шага по комнате. Что за убожество, думала она, ну что за убожество… В конце концов она все-таки сломалась и начала писать в умывальник, держась за стену, потому что не рисковала трогать эту рухлядь. А уж о ее «турецких омовениях» лучше вообще умолчать…
Итак, она ходила грязной. Ну, может, грязной это сильно сказано, но не такой чистой, как обычно. Один или два раза в неделю она отправлялась к Кесслерам – когда была уверена, что их нет дома. Она знала расписание их экономки, которая всякий раз с тяжелым вздохом выдавала ей большое махровое полотенце. Все всё понимали. На прощанье ее всегда одаривали чем-нибудь вкусным или вручали