– Без всякой надписи.
– И в самом деле странно, – нахмурилась Фэй.
Он забрал у нее снимок.
– А кроме того, фото сделано «Полароидом». Если бы они хотели нам его подарить, то подарили бы сразу.
Дверь распахнулась, и кучерявый парень с густыми усами вошел в дом, дрожа от озноба.
– Есть свободный номер? – спросил он.
Пока Фэй занималась с клиентом, Эрни положил фотографию на письменный стол. Он намеревался взять всю корреспонденцию и пойти с ней наверх, но медлил, стоя у стола и разглядывая лица людей на моментальном снимке.
Был вечер 10 декабря, вторник.
8
Чикаго, Иллинойс
Когда Брендан Кронин начал работать санитаром в детской больнице Святого Иосифа, один только доктор Джим Макмертри знал, что на самом деле он священник. Отец Вайцежик заручился его словом никому не раскрывать эту тайну, а также не делать Брендану никаких скидок по сравнению с другими санитарами и даже, более того, поручать ему как можно больше самой неприятной работы. Поэтому в свой первый рабочий день в новом качестве он выносил «утки», менял мокрые от мочи простыни, помогал приводить в порядок лежачих больных, кормил с ложечки восьмилетнего парализованного мальчика, толкал кресла-каталки, подбадривал впавших в уныние больных, вытирал рвотную массу за двумя раковыми больными, которых тошнило после процедуры химиотерапии. И при этом никто не щадил его и не называл «отец мой». Сестры, врачи, санитары, посетители и пациенты обращались к нему по имени – Брендан, и от этого ему было слегка не по себе, он чувствовал себя незваным гостем на маскараде.
В этот первый день, потрясенный увиденными больными детьми, он дважды запирался в служебном туалете и рыдал. Кривые ноги и распухшие суставы больных ревматическим артритом, другие уродства невинных детей трудно наблюдать равнодушно. Ему было до глубины души жаль и дистрофиков, худых, как скелет, и обожженных, с их ужасными ранами, и зверски избитых безжалостными родителями. Он не мог сдержать слез и плакал.
Ему было совершенно непонятно, почему отец Вайцежик решил, что подобная работа поможет ему вновь обрести веру. Напротив, зрелище такого рода могло лишь усугубить сомнения. Если Бог есть, почему он допускает страдания стольких детей, обрекает на муки невинные создания? Безусловно, Брендану были известны обычные теологические аргументы, к которым прибегали, отвечая на подобные вопросы: человечество обрекло себя на всевозможные страдания, впав в первородный грех, оно само сделало этот выбор, презрев милость Творца. Но все эти постулаты церкви показались ему ничтожными, когда он сам столкнулся с несчастными маленькими жертвами злого рока.
На второй день персонал по-прежнему звал его Бренданом, зато дети прозвали Толстяком, наслушавшись его же смешных историй. Они были в восторге от этих шуток, стишков, сказок и присказок, а ему было приятно видеть их смеющиеся или улыбающиеся рожицы. В этот день он плакал в уборной только один раз.
На третий день Толстяком