– Это Ветлицкий? – борзо раздалось из телефона. – Я расследую обстоятельства гибели председателя вашей фирмы. До меня дошли слухи, что месяц назад, когда на Рогова «наехал» рэкет, он прибежал к вам прятаться. Это правда?
Прежде, чем ответить, я окинул взглядом сотрудников, которые все как один навострили уши. Мне совсем не хотелось разговаривать с репортером желтой газеты, тем более, не удосужившемуся представиться, но и отказывать было неловко.
– Я не имею право разглашать информацию, пока идет следствие, – соврал я.
– С вас взяли подписку о неразглашении? – изумились в трубке.
Я опять задумался. Если я скажу, что взяли, то газета этот факт раструбит на всю область, да еще подаст как сенсацию. В этой желтой прессе вечно недержание, как при несварении. Если я скажу, что никакой подписки с меня не брали, то корреспондент не отвяжется. Тогда я решил сказать нечто нейтральное:
– Извините, но мне сейчас некогда. Начальство не одобряет, если мы в рабочее время обсуждаем посторонние темы.
Я положил трубку под явное одобрение коллег.
– Правильно! Нечего им давать информацию. Все равно переврут, – закивал головой Виктор. – Читали, какой бред они написали во вчерашней газете? Кого только не приплели к убийству: и Соколовского, и Достовского, и губернатора. А прокуратуру просто смешали с дерьмом… Ну, про губернатора понятно. На носу выборы. А газета как бы в оппозиции…
– А про Олю-то к чему вспомнили? – захлопала глазами Маша. – Причем тут Оля?
– А при том! – отрезал Виктор. – Что эти газетчики готовы на все, лишь бы их читали. Весь мусор сгребли в кучу, только бы сделать сенсацию. Хоть бы пощадили родителей этой Оли…
10
Итак, она звалась Олей. Хотя себя называла Алисой. И всем знакомым представлялась исключительно Алисой. Про Олю я уже узнал потом, когда взглянул в ее свидетельство о рождении. Паспорта у нее почему-то не было. Алиса была высокой, тонкой, зеленоглазой, с кудрявой копной на голове, как после выяснилось – химией. (Свои волосы у нее были прямые и жидкие). Можно сказать, она была первая, кто положил основу к деформации моей личности.
Я не потерял себя ни в беспризорном детстве, ни в бесшабашной юности. Все несчастья и неурядицы, связанные с моей неустроенностью, только закалили меня. Более того, к пятнадцати годам Господь вознаградил меня за страдания. Он послал мне учителя.
Дмитрий Дмитриевич, преподаватель художественной школы, был единственным человеком, который относился к моим художественным хулиганствам серьезно. Серьезно ко мне не относилась даже мать. Она и по сей день считает меня шалопаем и всех подряд уверяет, что никакого Божьего дара у меня нет.
В детстве я мечтал ходить в художественную школу. Но это было решительно невозможно. Моя мать экономила каждую копейку, и на такую ерунду, как на занятия в художественной студии, тратиться не намеривалась. Я понимал это. И даже не просил. Я занимался во дворце пионеров. Учителей там не было,