Капитан занимался торговыми делами, сейчас ему было совсем не до убийства Луиджи и не до меня. Он решил разобраться с этим позже, а пока приказал отвести меня в трюм и заковать в кандалы, как подозреваемого в убийстве. У меня внутри всё словно провалилось куда-то – это же конец, тупик. Ну почему мне так не везёт…
Меня привели в специальный отсек, куда сажали за разные провинности, заковали в ножные кандалы и оставили в одиночестве. Скорее всего, в них меня и повесят… Я так боялся новых унижений – вот они. Для начальства я примерно на одном счету с крысами, вникать в моё дело никто не станет. И мне сейчас надо не сидеть тут, а искать доказательства, что я не виноват, искать настоящего убийцу Луиджи, хоть что-нибудь – время уходит! Только кто же выпустит меня отсюда? Да и, наверно, уже поздно – убийца что, дурак, что ли, сидеть в Порт-Ройале и ждать, пока его поймают? До чего же глупо всё получилось… Меня охватила такая досада от собственного бессилия, что я в сердцах ударил кулаком по тяжёлому браслету на ноге. Ободрал руку до крови – а железу хоть бы что. От боли гнев поутих, накатила горечь. Ещё никогда в жизни у меня не было так скверно на душе.
Посидев там ещё немного, я продрог, словно насквозь пропитался сыростью. Днём мне принесли сухарей и воды. Учуяв съестное, наглые крысы сразу полезли ко мне. Я кинул им один сухарь, они вмиг его сожрали и ещё долго возились около, ждали, не будет ли добавки. На палубе пробили восемь склянок – значит, было четыре часа дня. Погода испортилась, там, снаружи, вверху, зарокотал гром. Налетел ветер, «Святой Христофор» стало кренить и качать на прибрежных волнах. Он вздрагивал на якоре, как беспокойная лошадь на привязи, жалобно скрипел и гудел, когда якорный канат натягивался. Здесь, в трюме, эти звуки были куда громче, чем наверху. Вскоре гром послышался снова, ближе, а потом начал грохотать, почти не переставая, прямо над головой. Пинас отчаянно подбрасывало и болтало, в какой-то момент я даже забеспокоился, как бы его не сорвало с якоря. Но он держался молодцом. А в паузах между громовыми раскатами я слышал, как струи ливня бьют по его бортам, как шумит море… Короткая гроза, обычная для этих мест, унеслась дальше, и ливень понемногу стих. Я с удивлением поймал себя на мысли, что «Святой Христофор» теперь вызывает у меня нечто вроде нежности. Я к нему привязался, несмотря на все невзгоды. Жалко, что скоро меня на нём не будет…
Шло время. Наступила ночь. Не стану вам рассказывать, какие думы меня одолевали, как мне хотелось снять проклятые кандалы и глотнуть свежего воздуха. Расскажу о том, благодаря чему запомнил эту ночь на всю жизнь. Я пытался успокоиться и заснуть, но из головы никак не шла петля на нок-рее[20], в которой я скоро буду болтаться. Я думал о ней с тем же чувством, с каким во время шторма смотрел на огромные волны, каждая из которых могла бы запросто потопить наш пинас. Внутри всё цепенеет от страха, но мысли ясные, и от этого только хуже… А ведь за бортом затхлой конуры, где я сижу, та же самая зелёная тьма, которой я так боялся во время бурь.
Я