В гостях у Джейн Остин. Биография сквозь призму быта. Люси Уорсли

Стаффордшира; возможно, на западе она посещала Уэльс; на самом востоке Кента – несомненно, Рамсгит. Критики часто отказывали ей в звании «серьезной» романистки, поскольку она не писала о Французской революции, Наполеоне и прочих великих событиях и людях своего времени, а Франция в ее романах упоминается лишь трижды. Однако это слишком поверхностное суждение. Джейн и ее семья просто не могли отгородиться от страны, находившейся от Хэмпшира через пролив, и в особенности – от последствий революции. Уникальная заслуга Джейн в том и состоит, что она показала, как эти сейсмические события отразились в крошечных деталях повседневной жизни обыкновенных людей. Политическое Джейн превратила в личное.

      Несмотря на знание языка и восхищение лоском Элизы, Джейн относилась к французам неоднозначно. Внимательный читатель ее романов даже уловит в них едва заметные антифранцузские нотки. Мерзкий мистер Хёрст в «Гордости и предубеждении» любит французскую кухню, а скользкий Фрэнк Черчилль в «Эмме» пересыпает разговор словечками типа «naïveté» (наивность) и «outré» (возмущенный). Мистер Найтли клеймит Фрэнка и французов, но тоже при помощи французского: Фрэнк, говорит он, «может быть любезен лишь в том смысле, как это понимают французы, но не англичане. Может быть «très aimable», иметь прекрасные манеры, производить приятное впечатление; но он не обладает тем бережным отношением к чувствам других, которое разумеет англичанин под истинною любезностью». В романах Джейн французы и все французское не в большой чести. Однако она слишком умна, чтобы откровенно их осуждать.

      Конечно, даже до начала революции французы и англичане не слишком ладили. Любимая романистка Джейн Фрэнсис Берни немало изумлялась: как это ее угораздило выбрать себе «французского мужа». «Никакое удивление на земле, – писала она, – не сравняется с моим собственным, вызванным находкой такой личности в этой нации». Однако Остины не опускались до бытового шовинизма. Джейн знала о замужестве Берни и упомянула о нем в «Нортенгерском аббатстве», где глупейший персонаж отзывается о Берни как «о той женщине, из-за которой было столько разговоров и которая вышла замуж за французского эмигранта»[17]. Насмешки над французскими «мусью» как над мерзкими поедателями «фрикасе из лягушек», писал Джеймс, «несовместимы с широтой взглядов».

      В 1789 году многие британцы приветствовали новость о взятии Бастилии и крахе французского абсолютизма. «Своей грандиозностью это событие затмевает все, что когда-либо совершалось в мире!» – восклицал Чарльз Джеймс Фокс[18]. Однако через год, когда проявились последствия революции, в душах тех, кто ее приветствовал, зародились сомнения. Понравилось бы британским джентльменам, вопрошал Эдмунд Берк[19] в палате общин, «если бы их особняки были разорены и разграблены, их достоинство поругано, их семейные реликвии сожжены у них на глазах, а сами они были принуждены скитаться в поисках прибежища по всем странам Европы?». Поэтесса Анна Сьюард, поняв, что ее прежнее восторженное