Мужчины же все, ну почти все, в том Лидкином кордебалете были одиноки и бездетны в основном в силу своей тщательно скрываемой ориентации – за это дело в Советском Союзе можно было и загреметь в тюрьму. Так что я была «дочерью полка», скорее даже «внучерью» – все эти старики и старушки (а было им тогда всего плюс-минус шестьдесят) – меня просто обожали. Матом при мне почти не ругались, хотя из своей комнаты я часто слышала непонятные слова, не встречающиеся обычно в нашем семейном лексиконе. Почти – это потому что слово «блядь» употреблялось не в качестве ругательства, а для того, чтобы обозначить профессию, видимо, очень частую в балетных кругах. Замены ему не было. Наверное, потому, что слово это еще и объясняло состояние романтической женской души, так жаждущей разглядеть настоящего принца в том самом, одухотворенно прыгающем по сцене в белых колготках. А в колготки, рассказывала Лида, любой уважающий себя принц обычно подкладывал заячьи лапки для придания объема своему мужскому обаянию. Бабушка не уточняла мне тогда, зачем именно, я и решила, что, скорей всего, заячьи лапки помогают ему выше прыгать – как зайчик. Вот и бегал такой зайчик по сцене. А девочки всё думали: вот как узнать, а вдруг он и есть самый что ни на есть настоящий принц? Как это проверить? Только опытным путем. Но эксперимент не удавался, проверку на вшивость принц не проходил, и взгляд разочарованной **ляди падал на другого принца в таких же белых колготках из второго состава. Поэтому в детстве я считала, что «**лядь» – это узкая специализация балерины – есть примы, есть второй состав, есть кордебалет и есть **ляди, что тут странного? И это были не какие-то неизвестные личности, они все имели свои имена, и слышать «эта **лядюга Воронова» было так же привычно, как если бы сказали «врач Петров» или «кассир Коршунова».
Лидкины друзья совсем не стеснялись в своем самовыражении. Все это я слушала, когда они хором учили меня балетным па вроде как на домашних уроках танца – я вставала у спинки стула, держась за нее одной рукой, будто в балетном классе, и пыталась повторить «позиции» за кем-то из бывших балетных. Но дальше этих обучений у стула дело не пошло – мама, хоть и сама училась в школе Большого театра, не захотела отдавать меня на эту «каторгу».
Когда в Москве случался какой-нибудь балетный конкурс, бабушка обязательно доставала на него билеты и всегда брала меня с собой. Все программки потом она тщательно