– Например?
Теперь иеромонах видел, что сумел пробудить в Андрее Михайловиче неподдельный интерес. Втайне он ликовал, внешне оставался спокойным, умудренным летами рассказчиком – выражение восторга, пусть даже отчасти вполне уместного, не отвечало его конечной цели, весьма, впрочем, смутной. Отец неспешно продолжал, сознавая в то же время, что подходит к наименее приятной части всей истории. От этой мысли затылок его холодел, но Тимофей был весьма упорен в покорении собственных страхов:
– Всякий местный охотно представит вам повесть о том, как после закрытия фабрики и прекращения добычи рабочие бесчинствовали. Отчасти это так. Скажем, к примеру, что дом одного коренного жителя подвергли разрушению. Были случаи побоев. Но вам также поведают о том, как несколько пьяных рабочих изнасиловали и убили женщину. А в действительности это чудовищное злодеяние произошло много позже. Я больше скажу – практически всем в городе известны имена преступников, всего четверо. Почему молчат? До лихорадки эти четверо обладали влиянием на нашу толпу – их боялись, ибо они довольно часто и в открытую грабили дома, причем могли себе это позволить безнаказанно, потому как ни органов власти, ни правоохранителей, никого здесь нет. Когда же все нынешнее началось, как-то о старом постарались забыть. Да и, кроме того, один из них, из злодеев-то, помер недавно, так что мне надо было отпевать его вместе с более добропорядочными людьми, другой тоже скоро помрет, а еще двое состоят в бригаде на общественных началах, вывозят тела – желающих, ясное дело, мало, так что забыть о преступлениях этих двоих куда как выгоднее.
– А что же… Диана?
– Кажется, я достаточно уже рассказал и слишком ясно дал понять ее участь. Ее нашли мертвой в одной из водоотливных шахт, что рядом с холмом спускаются к руслу реки.
Вдруг страшная догадка поразила Лигнина, и он в приступе нетерпения воскликнул:
– Кто? Кто ее нашел?
– В том вся беда, Андрей Михайлович. Я. Мертвую Диану нашел я. Потому и не дает мне эта история покоя. Несчастная вдова, в чьем теле лихорадка пробудила подавленные желания, а отвращение к оргиям заставило их исполнить, осквернившая святое место и столь развязным образом предлагавшая себя бесу, к ней явившемуся, пошатнула мою… веру. Люди же, сотворившие с нею в ту же ночь злодейство, эту расшатанную веру искалечили, порубили на куски, на обломки святынь и принципов, а всеобщее молчание и вопиющее отсутствие