– Вокруг всё белое и очень холодно, – огорошила она меня ответом, над которым даже не успела задуматься.
– То есть?!
– Не знаю. Ты спросил, я сказала.
При этом – ни тени улыбки, скорее, грусть.
– Я не понял…
Василика осторожно взяла меня за руку.
– Я не могу всего этого объяснить, пойми же! Я о чём-то думаю, у меня перед глазами возникает картинка, я могу её описать, но если начинаю над ней размышлять, она просто исчезает. Так я, например, увидела, что у отца уплыла лодка, и он в беде. Так и сейчас, когда думаю о нас с тобой, мне становится холодно, и я не вижу никаких других цветов, кроме белого.
– Почему белого? – озадаченно спросил я. – И что именно ты видишь белого цвета? Может, это снег?
– Возможно. – Она посмотрела мимо меня, будто вглядываясь во что-то. – Обычно я вижу картинку, а тут картинки нет, только цвет.
– Вот вы где! – В кладовку вошла одна из хозяек. – Идёмте, я покажу вам вашу комнату, молодые люди. Остальные уже разошлись.
Меня эта новость привела в ещё больший ужас, нежели невольное признание Василики, о котором я сразу же до поры до времени позабыл. Ночевать в одной комнате с той, кого я считал самой красивой и самой лучшей на свете, было моей мечтой, более того, мы уже ночевали вместе, но тогда с нами был её отец. Хозяйки могли не знать, что мы не муж с женой, а могли и специально сделать вид, что не знают. Это не меняло главного – мне предстояло сильнейшее искушение, какое я только испытывал в жизни. Потому что если вы вдруг решили, что мечта для того и служит, чтобы её поскорее воплотить в жизнь, то вы глубоко заблуждаетесь. До женитьбы я не имел права притронуться к Василике. Поцелуи и объятья – так и быть, но ничего больше. Поступить иначе считалось у нас равносильным запятнать честь избранницы. На континенте, как я уже тогда слышал, многие над подобными традициями давно надругались, да только не у нас.