Феномен игры. Вадим Демчог

стратегию каннибала. Именно её, кстати, до сих пор использую в отношениях с учителями и я сам. Суть в том, чтобы просто сожрать мастера своей любовью и преданностью. Сожрать со всеми потрохами, достоинствами и недостатками, прожаренным или нет. По сути, стать им. Подражание и отождествление – главный ключ к успеху. Делать всё как учитель – есть, пить, играть, медитировать, совращать. И успехи на лицо. Единственный из команды, не имея актерского образования (героически пробиваясь через логически организованный ум), за четыре года интенсивной преданности обогнал в своем развитии многих, кто пришел в театр с амбициями законченных артистов. Посмотрите на его Мальчиша-Кибальчиша в Арлекиниаде, или на Савонароллу в «Закрой глаза и смотри», и вы убедитесь, что перед вами тотально профессиональный артист – глубокий, точный, с ясной авторской интонацией. Но преодоление главных импринтов детства, судя по всему, ещё впереди. А следовательно, и непредсказуемость решений, которые будут приняты на новых этапах. Должен знать, что будет отпущен «за тридевять дальных далей» с легкостью.

      Юрий Шибанов

      И последний из 12 апостолов – единственный, кого описывать не имею права, просто из вопросов корректности. И, тем не менее, не сделать этого нет возможности – он часть командного эксперимента. И если все остальные только кажутся сумасшедшими, то этот – настоящий. Систематические транквилизаторы – норма его жизни. И театр его сознания действительно большая загадка для меня. Моя любовь к нему безгранична. Трогательность, которую он вызывает, выходя на сцену, выдавливает из сердца последнюю влагу. Но есть и недостатки – полное отсутствие памяти. Текст в три предложения заучивает годами. Нет никого, кто мог бы сравниться с ним в юморе и самоиронии. Неординарность его подходов ошеломляет. Раздеться до костей, облиться медом, обсыпаться перьями и проорать монолог полный осмысленной образности на петушинном – это стиль его понимания профессии. В процессе работы над Арлекиниадой, вышел однажды на сцену, минуту молча стоял и смотрел в зал. Потом, с внезапным ором, плюхнул себе на голову 5-литровую кастрюлю сметаны и снова стоял минуту, обтекая, с трагическим, полным боли и космического сострадания к миру людей выражением лица. В зале не было ни одного человека, кто усидел бы в кресле. Все катались по полу от смеха. Этюд не вошел в спектакль. Какой театр разорится на такое количество сметаны и костюмы, которые после каждого шоу нужно отстирывать и приводить в порядок. Восхитителен в импровизации и сценах без текста. Такое ощущение, что его внутренний мир гораздо лучше справляется со смыслами жизни – вне слов. Они, в общем-то, ему и не нужны. Его творчество жаждет свободы и сиюминутности. Но театр – искусство повтора и командной ответственности. С огромным сочувствием храню память об этой своей личности в своем сердце.

      Вот она – дикая орда моих камикадзе, скоростям развития которых я готов неустанно аплодировать, бесконечно опрокидывая на них свою радость и ваджрную (алмазную) гордость, т. к. интенсивность роста,