Нет слов, в такие события трудно поверить трезвомыслящему и «цивилизованному» читателю. «Думаю, эти книги представляют собой в основном плод фантазии», – утверждал в свое время Йезус Очоа, заведующий этнографическим отделом мексиканского Национального музея антропологии. А доктор Фрэнсис Снэпс из Северо-Западного университета США заявил: «Кастанеда – это новая игрушка. Я получил от его книг огромное удовольствие, такое же, как когда-то от «Путешествий Гулливера». Однако бывшие коллеги Кастанеды из Калифорнийского университета, которые присвоили своему выпускнику степень доктора наук за «Путешествие в Икстлан», негодуют, когда слышат подобные высказывания.
Один из профессоров этого заведения назвал Кастанеду «гением, которому удалось поколебать привычные ценности и предрассудки». Среди тех, кто не сомневается в достоверности книг Кастанеды, – Майкл Мэрфи, основатель известного института по изучению проблем развития человека, крупные ученые и исследователи, такие как Алан Уотс и многие другие.
И как это всегда бывает, если речь заходит о мире на границе интеллектуальной познаваемости, а то и вовсе за ее пределами, здесь возможны две принципиально полярные точки зрения: реализм и идеализм.
Вопреки устоявшемуся мнению, именно философский идеализм оказывается в нашем случае непримиримо консервативным, а реализм (не ортодоксальный материализм!) способен принять в качестве материала исследования феномены, явно не укладывающиеся в традиционное описание мира. Следуя гносеологической установке реализма (т. е. предмет познания реален и независим от сознания и познавательных актов), мы открываемся бесконечному числу углов зрения на реальность, неизбежно полагая ее неисчерпаемой и непредсказуемой для познающего разума. Опыт мыслительной машины человека здесь не критерий и не опора, а лишь некое освоенное изнутри пространство, в определенной части своей субъективное, в другой же – объективное, но никто не дал нам бесспорной меры для начертания границ между ними.
Философский идеализм в строгом понимании гегельянца не терпит объявившейся пропасти между субъектом и источником переживания бытия – для него мир имеет смысл только как чрезмерная объективация Логоса, а сам переживающий – как единичная субъективация Логоса. Такой предельно однородный мир прост в обращении, но держится все-таки на умозрительной посылке, вряд ли для исследователя удовлетворительной. Абсолютная экспансия Логоса на деле оказывается интеллектуальной ловушкой. Попав в нее, мы обречены видеть реальность однозначно, предсказуемо и даже механистично, ибо все, созданное человеческим разумом, – механизм: отдельные цепи его могут быть недостроены, отдельные узлы неотчетливо разработаны, но сам принцип в любой миг готов лечь раз и навсегда установленным штампом на всякую доселе невиданную деталь.
Для подобной конструкции мысли события, изложенные в книгах Кастанеды, зачастую невозможны, как неприемлемы