– Гоню. Некогда мне тут!.. – старик отхлебнул из ложки, охнул, отхлебнул еще.
– Занят?
– Занят. Да.
– Чем бы?
– Не твое дело!
– С боку на бок перекатываешься?
– Докладывать мне ишо?! – старик облизнулся, сверкнул глазами.
– Не пойду, – через паузу, спокойно и твердо произнес Николай, подсел к столу, взял со стола березовую ложку, повертел, отер рукой, рукавом, зачерпнул дымящееся варево, бухнул в миску, вдохнул.
– На хер оно тебе?! – захрипел старик.
– Надо, – не поднимая глаз, буркнул Николай.
– На-адо – старик скривил рот, выдохнул с паром, – зачем надо-то?!
– Надо. Знать хочу.
– Ну и дурак, – старик заерзал на скамье, почесал бороду, снова поерзал, – не знать-то лучше, лучше не знать!
– Почему?
– Что ты? – старик выставил заросшее шерстью ухо.
– Почему лучше?
– Потому! Не знаю я, ничо не знаю про Сталей этих, были ли, не были, все это басни, выдумки, болтовня, наговоры!
– Ой ли?
– Знамо! Городят, городят люди-то, от скуки плетут небыль всякую! – уже кричал старик, не замечая крика, – и я с пьяных глаз нагородил, наговорил тебе, а ты и уши развесил!
– Да ты помнишь, что ты сказал?
– Чо бы ни сказал! Соврал! Соврал я!!!
– Ничего ты не сказал.
Старик выдохнул, опустил глаза, узкие плечи, припал к миске, будто и не было никакого разговора, будто остался один.
– И не скажу.
– Ну, черт с тобой, – Николай зачерпнул еще, старик поднял было голову, глотая горячее, силясь возразить, не поспевая, – а я не уйду!.. – Николай сердился и, думая, и желая сдержаться, не сдерживался, испытывая странную сладость, как пули, выплевывая слова: – Ты не поможешь – других найду, другие помогут, другим заплачу, кому деньги нужны, тем заплачу, а ты сиди тут один, подыхай, лежи тут один без жратвы, без денег, а зима придет – сдохнешь зимой, окалеешь, ни запасов у тебя, ни сил, ничего, сети все гнилые, рваные, два патрона на всю жизнь, два, два только – вон они на окне валяются, в стволе-то у тебя мыши завелись!..
– Проверил?
– Смотрел.
– Ну?..
– Чем жить-то будешь?
– Нечем.
– Черт с тобой!
– Я-а… – старик вытянул тонкую шею, глянул округлившимися детскими глазами, глотнул.
– А я уйду, завтра уйду, к другим уйду! А ты тут, как знаешь! Как знаешь! Не хочешь – как хочешь!
– Я-а… – серые стариковские брови влезли на лоб.
– Говорили мне, говорили, – сердито продолжал Николай, – глупый, мол, старик, вздорный, дурак-человек, совесть пропил, мозги пропил!
– Кто?!
– Говорили!
– Кто говорил-то?
– Люди говорили.
– Люди… – старик отложил ложку, выпрямился, – разве это люди?
– Люди! – выкрикнул Николай.
– Вот Сталь были люди.
Еще сутки ушли на уговоры, раздумья, которым вдруг придавался старик, замирая на пол-слове, на пол-вдохе, обдумывая какую-то мучительную, проклятую думу, которая, будто гладкая тяжесть, снова и снова