как ни в чём другом, хорошо себя чувствовал, и тёплые дни, где-то с середины мая, давали ему такую возможность: он заметно веселел, суетился, располагался прямо посредине двора, вначале принимался за изготовление заготовок – ровных, аккуратных сосновых досточек разной длины и ширины, строгал, шлифовал наждачной шкуркой, поглаживая их, проходя каждый уголок, грань, щербатинку, затем проводил ладонью по ней со всех сторон, удовлетворённо улыбался, слегка чему-то согласно кивал головой и тут же, не раздумывая, начинал чертить тонким химическим карандашом на доске вязь узоров, орнаментов – задумок у него было множество, а когда набирал заготовки, в голову приходило обязательно ещё несколько и он сразу же чертил их на только что приготовленной доске, а иногда откладывал на стол, сравнивая их с уже известными ему, опробованными, украшающими крылечко, веранду, окошки, дома соседей образцами резьбы по дереву. Но обязательно хотел сделать и этот вариант, увидеть его не в мыслях, надуманно, а в живом настоящем виде, когда тот расписанный краской, свежий, подсыхает на скамеечке у дома со стороны сада в тени, чтобы краска не надулась, не покоробилась, не подпортила его детище, и лишь когда всё было закончено, он облегчённо вздыхал, успокаивался. Глядя, любовался предметом своей гордости и поручал только Ване – старшему сыну – устанавливать своё резное сокровище на заранее отведённом для него месте, при этом находился рядом, тыкал пальцем, указывая, что где-то надо бы чуть-чуть поднять, и только после этого разрешал прибивать, увековечивать свой труд.
Но сегодня до готовых изделий было ещё далеко, а Илья Михайлович ждал, когда сердце перестанет бешено колотиться в груди, а дыхание немного выровняется, приняв обычную размеренность, он рассеянно поглядывал по сторонам, за забор, где на зелёном бугре паслись соседские козы, ходили, опустив головы и бойко что-то клюя в сорной траве, беленькие курочки, смотрел на небо голубое, прозрачное и оттого кажущееся пронзительно-холодным, кристальным. Его широко расставленные ноги приятно утопали в мягкой земле двора, время будто остановилось, будто зафиксировало эту остановку, подарило художнику какое-то ощущение пространства и вечности, в которой он творит, и Илья Михайлович понял, что пора, и рывком загнал рубанок в свежий брус.
Вечерело. Солнце плавно опускалось за горизонт, противоположный край неба совсем потемнел, чернея своей монолитностью и только там, откуда видневшаяся половина солнца испускала бледные, прозрачные лучи, освещавшие сосновый бор за рекой, два воздушных облачка, жавшихся друг к другу, неподвижно, на месте, при полном безветрии, догорал остаток уходящего дня.
К школе подходили парни и по одному, шли и шумными ватагами, громко разговаривая, смеясь, вспоминая что-то, что было на прошедших экзаменах и о чём вспомнить не стыдно, шли не только выпускники и старшеклассники школы, были здесь родители и даже бабушки выпускников, пришедшие посмотреть на внуков, кружащихся парами под звуки вальса.
У крылечка школы
