города я добрался раньше, чем рассчитывал и решил заглянуть в любимую лавку антиквариата. Мне нравилось приходить сюда к открытию, бродить среди этих, еще сонных, "сироток", переживших своих хозяев и оставшихся на попечении, а может брошенных за дряхлость или неприятные воспоминания в этот тесный приют. Я чувствовал себя среди них своим – таким же пережитком, сущностью, застывшей в более счастливых днях и только внешне отреставрированным для современности. Но в большей степени, я часто приходил сюда не столько из-за интереса к старинным вещам, сколько из любопытства, которое вызывал во мне хозяин лавки.

            Кожа его лица имела странный оттенок или скорее легкий налет, словно он не мог свести с него патину бледности, а взгляд, когда-то голубых, а теперь немного выцветших глаз, выражал, казалось, только одно – безучастность. На приветствие он отвечал легким кивком головы, не более, никогда не предлагал товар, ничего не спрашивал сам, а если случалось отвечать на вопросы покупателей, то говорил кратко, медленно и неохотно, будто каждое слово причиняло ему страдание.

            Высокий, рыжеволосый еще совсем не старый мужчина – мистер Джанксаллен, как гласила вывеска на магазинчике, казался менее одушевленным, чем его подопечные.

            Мне доставляло удовольствие обращаться к нему с вопросами о товаре, заставлять его шевелиться. Я будто проворачивал ключик в старинной заводной кукле.

            Частота моих посещений никак не сказывалась на поведении Джанксаллена, не сокращала дистанцию между нами. Я даже не мог быть уверен, что он отличает меня от других посетителей. Это одновременно и раздражало и подстегивало изменить положение дел.

            Звоночек на входной двери оповестил о моем очередном визите. Зная, что даже удесятеренная дружелюбность и самая широкая улыбка не способны повлиять на манеру приветствия антиквара, я скользнул по нему взглядом, слегка кивнул и не спеша устремился вглубь небольшого зала.

            Я остановился возле пузатого серебряного кофейника, заносчиво вытянувшего изогнутый нос вверх, словно он пытался за напыщенностью и начищенностью скрыть одиночество и тоску по семье-сервизу, некогда насчитывавшую не менее двенадцати персон, каждую из которых жаловала своим вниманием титулованная особа.

            Мне захотелось сбить спесь с этой вещицы, показать другую жизнь и я сосредоточенно осматривал кофейник, вертел его в руках, намереваясь купить, пока боковым зрением не уловил, что рядом со мной стоит мистер Джанксаллен.

            На мой растерянный и удивленный взгляд он ответил испуганным и тревожным метанием глаз, а потом, спрятав их за приспущенными веками, сказал:

      – Вам записка.

      – Мне?! – вскрикнул я фальцетом, да так громко, что в этом тихом царстве неодушевленности каждый "житель" выразил немое негодование. – С чего вы взяли, что мне?! Вы же понятия не имеете как меня зовут.

      – Мне это и не нужно,–