Даже шумная вентиляция не помешала «Ностромо» нагнать сон на Скотта, и он решил выпить колы и прогуляться за ворота к магазину. Волны зноя, разливавшиеся по трамвайным путям и дороге, вызвали в его памяти Монтгомери, с его ставнями на окнах и темными тенями деревьев. По вечерам Скотт расстегивал верхнюю пуговицу лейтенантского мундира и отправлялся на танцы, где местные красавицы выбирали себе кавалеров из молодых офицеров и под разноцветными фонариками танцевали с ними, прижимаясь так близко, что нежный аромат духов напоминал о себе даже на утреннем построении. Конечно, как и любой молодой человек, Скотт всегда хотел, чтобы предпочтение отдавали ему…
Интересно, в какой момент в нем умер романтик?
Скотт пробирался по жаре через высокую траву, прекрасно осознавая, что кто-нибудь сейчас наверняка наблюдает за ним с четвертого или пятого этажа «Железного легкого» – многим было любопытно, выйдет ли он из магазина с бутылкой.
Словно в ответ на эти мысли, в поле его зрения попал уже знакомый дымчатый кот, который, сидя на подоконнике, следил за ним равнодушным взглядом.
– И вам доброго дня, Мистер Иту. Согласен, жарковато сегодня, – проговорил Скотт, проходя мимо.
В магазине он сразу заметил «Гордонс» – свой любимый джин, – однако взял лишь колу и плитку шоколада «Херши». Цены здесь кусались – ничего удивительного, ведь магазинчик располагался в удобном месте, прямо у ворот.
Заплатив, Скотт отказался от пакета и, держа содовую на виду в знак безупречного поведения, пошел обратно вдоль трамвайных путей.
Шоколад и кола помогли ему пережить остаток дня. В тишине прохладного кабинета он набросал рассказ о полузащитнике, который, выйдя наконец со скамейки запасных, провалил важный матч и стал изгоем всего студенческого городка. История была самая обычная – ничего выдающегося, но Скотту было приятно заняться делом (к шести вечера, когда звонок объявил о конце рабочего дня, на его столе лежали четыре полноценные страницы). Однако еще приятнее была мысль, что сегодня он заработал две сотни долларов.
Перед уходом Скотт попрощался с Эдди, Дотти, Аланом и Оппи и, влившись в поток рабочих и статистов, побрел по центральной аллее к воротам. Студия стремительно пустела, будто город при эвакуации. Чем дальше он шел, тем меньше людей встречал. Наконец, повернув на пятую аллею и пройдя под водонапорной башней, он остался совсем один. Над дверью одиннадцатого павильона горела красная лампочка, возвещавшая о том, что здесь творят сказку и посторонним вход сюда воспрещен, а на грифельной доске, рядом, значилось имя режиссера