Встречаясь, мы говорим о книгах и всевозможных вкусностях, найденных тут и там. Наше любимое развлечение – переворачивать себе сознание.
Сегодня мы поехали на океан – бродить по песку и смотреть на корабли. Сев в машину, Кевин включил очередную аудиокнигу.
– Реинкарнация – всё-таки не миф, – сказал он. – И телепортация тоже. Нужно только уметь читать книги. Или на худой конец слушать.
Мы мчались по 405-му фривэю, меняли линии, томились в трафике, но наши глаза ничего не видели.
Избы, огороды с репою… Мужики – в поле, бабы – по домам. И вдруг крик: «Половцы!»
Похватав детей, мы бежим в городище, за стены. Сердца бьются, в глазах туман. Отобьёмся? Нет?
Их туча – в лисьих шапках, на низкорослых коньках. Они несутся на нас лавиной, с визгом и воем. Ударившись о стены, откатываются. Летят стрелы, копья… Кто-то валится рядом, убитый.
Отобьёмся? Нет? Если половцы прорвутся в городище, всех порешат: полоснут клинком по горлу и дальше поскачут – грабить.
И нет ни правых, ни виноватых. Если отобьёмся, мы сами на них пойдём по весне. Они знатную добычу с прошлого похода привезли, и у женщин их – золотые монисты…
31. Мой первый муж
Мой первый супруг, Димочка Кегельбан, возник на горизонте, когда я ела сосиску в студенческой столовке.
– Холодная? – спросил он, окинув меня взглядом.
– Страстная! – отозвалась я.
Компот мы допивали вместе. Димочка вылавливал из стакана курагу и рассказывал приличные анекдоты. Я волновалась. Мальчик был высоким и почти красивым. Особенно мне нравились губы – такими только малину кушать и девушек развращать.
Димочка подвернулся мне очень кстати. Доцент Пьющенко уже не грел се́рдца – из-за партийных неурядиц он сделался криклив и зануден, как вокзальная уборщица. А Кегельбан явно обладал жизнерадостным характером и страстью к дешёвому выпендрежу. Мы с ним были два сапога пара.
Его мама – дама с внешностью семитской царицы – не знала, то ли радоваться моему появлению, то ли огорчаться. Из-за меня Димочка полюбил ходить в университет – чего раньше не наблюдалось, – из-за меня же начал пропускать семейные торжества и невнимательно слушать взрослых.
Отношения у нас были бурными. Мы ссорились так, что мама каждый раз надеялась, что ВСЁ. Но царапины на Димкином лице заживали, мои штаны зашивались, и всё начиналось по новой.
Мама смирилась со мной и помогла мне устроиться на работу – в редакцию «Вечернего вагонника». Глядя на меня, Димочка тоже начал трудиться – сторожем. Ему претило кому-либо подчиняться, а сразу в начальники его не брали. К тому же в те времена сторожа с высшим образованием были в почёте.
– Вольнодумец и диссидент! – говорили о нём знакомые.
– Лентяй и балбес! – кипятилась мама.
Моё сердце тоже томилось. Кегельбану было абсолютно наплевать