– Хорошо ты это придумала, Кланька, как же мы раньше-то не догадались?
Клава просыпалась довольная и притихшая, носила в себе это ощущение счастья до самого вечера, боясь расплескать.
– Ты, Клавка, не заболела ли часом, чудная стала, – удивлялась бабушка.
– Присмирела егоза, оно и к лучшему, – одобрял дед.
– Бабулюшка, надо бы нам конфет купить, или сластей каких, а то все хлеб да хлеб, – говорила Клава, глядя на бабушку доверчивыми, полными трогательного ожидания глазами.
– Дались тебе эти конфеты, скоро за ягодами пойдем, лучше всяких сластей будет, – отмахивалась бабушка.
«Как же ягоды могут быть лучше конфет?» – сомневалась Клава. Бабушка сама-то вон как рада была, когда конфеты ела, забыла, наверное!
Сны вдруг открыли для Клавы другую сторону жизни, радостную и беззаботную, насытили ее красками праздника. Живая, необузданная Клавина натура жаждала этого праздника. Только раз на ее памяти вся семья от души веселилась, тогда радость переполняла ее так же, как теперь во сне.
Была зима, темнота наступала быстро и рано загоняла ребятишек на печку. Они возились, прижимаясь друг к другу теснее, пытаясь завернуться в остатки старого тулупа да в большие, прохудившиеся платки. За окном люто завывал ветер, то и дело швыряя снегом в окна. Кешка, вихрастый крепыш девяти лет, выдумщик и озорник, шмыгал веснушчатым курносым носом и рассказывал байки про всякую нечисть.
– Домовой-то и привидеться может, когда чует, что недоброе будет в доме, – убедительно говорил он.
– И какой он? – спрашивала Клава.
– Да вон он, вишь, лезет?! – Кешка тыкал пальцем туда, где слабый свет керосинки едва дотягивался до бревенчатых стен и что-то причудливое, казалось, шевелилось в полутьме. Девчонки пищали, замирая от страха.
– Хватит, не надо больше! – Шура, чуть дыша, зажмурилась.
– Слышишь, воет как? – Кешка перешел на зловещий шепот, не обращая внимание на просьбу.
– А ну цыц, угомонитесь ужо! – прикрикнул дед.
– А если домовой воет, то покойник в доме будет, хоть лопни, – сдавленно прошептал Кешка, выпучив глаза.
Девочки повизгивали, зажимая себе рты обеими ладошками, чтобы не сердить деда.
– Вот я вам сейчас, вы у меня попляшете, – беззлобно пригрозил дед.
Он поковылял к сундуку и, порывшись в нем, вытащил что-то, замотанное в холщовое полотенце. Бабушка неодобрительно покачала головой. Детвора притихла, внимательно наблюдая за дедом. Положив сверток на стол, ближе к свету, дед торжественно кашлянул, будто собрался говорить речь, и развернул ткань. На столе лежала балалайка. Дед хмыкнул, вспоминая, наверное, когда в последний раз ее доставал, погладил любовно, провел заскорузлым пальцем по струнам и тихо запел:
Нет у бабы курицы.
Пришла