Сказать, что скупой, но содержательный рассказ Херберта потряс его, означало бы выразить лишь тысячную долю противоречивых мыслей и чувств, теснившихся в голове Ивана, сжимавших спазмом грудь… а вокруг стояла ласковая теплая тишь, под ногами пробивалась молодая трава, клейкие зеленые листочки уже проклюнулись из почек, покрывая ветви кустарника, и небеса казались лазурными, бездонными…
Жутко…
Глаза видели одно, а разум – другое, словно на фон пробудившейся природы кто-то наложил призрачную картину лежащих в руинах городов, где теперь обитали призраки людей, чьи незахороненные тела медленно разлагались среди обломков былого величия цивилизации.
Рассудок не вмещал переполнявших его миражей, хотелось остановиться, крепко сжать руками виски и взвыть… закричать, что это неправда, не могли миллионы жизней оборваться одним мгновеньем, но ни звука не вырвалось из его горла, он не мог опровергнуть реальность или усомниться в правдивости изложенных Хербертом фактов, ведь стоило выйти за густую поросль кустарника, посмотреть вдаль, и сразу за полем увидишь немые свидетельства постигшей Землю глобальной катастрофы.
Высотные здания с обгоревшими, выбитыми глазницами окон, склонившаяся, будто огарок свечи, телевышка, гроздья изувеченных взрывными волнами антенн, обрывки проводов с расплавившейся изоляцией… и тот почерневший, вздувшийся труп в квартире… – все это было рядом, в получасе ходьбы…
Страшный отголосок разразившегося над Землей апокалипсиса…
Иван шел, а его душу сжирал незримый огонь.
Прошлое корчилось, будто мелко исписанный бисерным почерком лист бумаги, медленно превращающийся в пепел, который еще хранит отпечаток слов, но рассыпается под прикосновением, не позволяя прочесть написанное на нем…
…Он не заметил, как оказался на краю огромного поросшего травой поля.
Остановившись, лейтенант окинул долгим пристальным взглядом площадку приземления и подумал: Как ты будешь жить дальше, Иван?..
Не найдя ответа на внезапный внутренний вопрос, он сел на молодую шелковистую траву, положил автомат на колени и долго смотрел в одну точку, заново переживая свое возвращение из небытия, короткую вылазку в город и рассказ Джона Херберта.
Со стороны могло показаться, что Лозин окаменел, а его взгляд отражает наступившее безумие, но это было не так.
Он делал то, чему его учили в центре подготовки астронавтов.
Есть разряд критических ситуаций, когда избежать морального срыва можно лишь одним способом: заставить разум принять существующее положение вещей, будто ты только родился, открыл глаза и увидел мир таким, каков он есть, без иллюзий, самообмана, горьких, никуда уже не ведущих воспоминаний и тщетных надежд.
Страшный, уничтожающий душу аутотренинг…
Это походило на моральный мазохизм, он сознательно ставил свой рассудок перед лицом жутких, но уже свершившихся фактов, вновь и вновь терзая его словами и образами,