Как-то было обидно – этот двуязычный человек ругал меня на непонятном диалекте. Я стал искать адекватный ответ, и он был найден: «киш мир ин тухес» – злобно прорычал я знакомое с детства идишское ругательство.
Наступила тишина. Даже каракалпак Абдурахманов (вот! вспомнил его фамилию) посмотрел на меня без злобы. Руки дедушек на моих плечах – разжались.
– Это ты на каком? – кто-то спросил меня.
– На моём родном, на еврейском, – объяснил я, поправляя форму…
Самое удивительное, что этот же самый Абдурахманов скоро стал мне объяснять то, что в своё время недообъяснили родители. «Ты не русский, – внушал он мне. – Ты как мы – нацмен…» Я улыбался, кивал и пытался избавиться от него, со всем возможным уважением к его сроку службы. Держался я всё одно с нашей горе-компанией русских… состоящей из одного еврея и двух ростовских казаков.
Закончились его «политинформации» очень скоро. Как-то, желая, видимо, расширить кругозор, Абдурахманов спросил меня, как на моём языке будет… (какое-то слово, не помню, что он спросил). Я ответил, что не знаю. Абдурахманов посмотрел на меня как на дохлую мышь.
– Ты не знаешь своего языка?
– Нет, – признался я.
Лицо Абдурахманова скривилось так, как будто его через секунду вырвет.
– Какой ты еврей! – скаля зубы, прошипел он.
Вот-вот. В последнее время я и сам часто об этом думаю…
«Культурный»
Когда я служил год, к нам из учебки привезли молоденького младшего сержанта… Знаете, бывают такие… Они говорят так, как будто пишут книгу. «…Я вышел из тёмной, поросшей паутиной каптёрки и, размышляя о предстоящих делах, смутно воображал график дежурств на сегодня». Как-то так он выражался.
Его назначили командиром моего отделения, и уже через неделю я вынужден был согласиться со старшиной, что все неприятности в армии из-за «культурных».
Любая вечерняя поверка перерастала в долгие, экзистенциальные размышления о судьбах мира и месте в нём нашего отделения. Когда рядом не было ротного – мы просто, надавав ему «щелбанов», расходились по кроватям. Но если стоял кто-то из командиров… Приходилось терпеть. Кроме этого, по гражданской профессии он был фотографом. В перерывах увивался за мной, объясняя сложности построения кадра и установки света. Я, в отличие от остальных, давал ему десять минут, не посылая сразу. Короче, между разговорами об экспозиции и диафрагме – он решил, что мы лучшие друзья, а я с удивлением обнаружил, что ненавижу этих «долбаных интеллигентов».
Однажды, когда я шёл в столовую, меня нагнал мой новый друг. Взял за локоть и потащил к КПП. Оказывается, приехали его родители, и он решил их со мной познакомить. Родители оказались сельскими, простыми людьми, что было