– Ах-ха, вы прям ведьму какую-то рисуете! – О нет, Наташа, не спугни только! Я весь в напряжении, чутье меня не подводит: я уже знаю, что хочу услышать.
– Ну ведьму не ведьму, а рассказывают у нас… В общем, не знаю, реальный случай или как, но…
– Ну, что, что? – Дина нетерпелива, но её нетерпение просто ничто по сравнению с тем, как я жду продолжения этих сплетен.
– Ну, короче, пациентка у нас была, лет 20, так вот в немилость она чего-то к этой Розе… – это зовут ее так невинно, что ли? Да уж! – …попала, хотя, если честно, действительно девуля та еще была. Капризная, все ей не так, все плохие, стервочка в общем нормальная такая.
Я аккуратно заглядываю в комнату. На лицах Дины и Наташи застыли заинтересованно-обескураженные выражения. Моё же сердце сейчас просто проломит ребра. Я боюсь спугнуть этот такой важный для меня рассказ, боюсь неаккуратным движением прогнать это оцепенение, навеянное словно бы зловещим присутствием этой Розы. Она вся витает в воздухе, здесь есть её глаза, её уши, её дьявольский смех… Ну давай же, Лена, скажи, я же знаю, это она!
– Ну так в день ее выписки чего-то поскандалили они окончательно, и эта больная выскочила за ней в коридор с криком «Змея!». И тут… На глазах у всех, и персонала, и больных, Роза как развернется резко к ней! У нее даже голос как будто поменялся, чужой какой-то стал, текучий и шипящий, как будто и правда змеиный. И прямо при всех она шипит на нее в ответ «Сама ты гадюка! Скользкая и ползучая!» Развернулась и ушла. У нас так челюсти и отвисли. Ну, та в шоке, конечно, жалобу куда-то там писать собралась… Да только потом, ну это я уже достоверно не знаю, ее ж выписали в тот день, говорят, пропала та девчонка. Пришла домой, кто-то к ней из друзей зашел еще, а наутро никого в доме. Пропала как не было. Только змею нашли в пустой квартире!
Я мигом вскакиваю на лапы и так и замираю, стоя у двери в гостиную. Меня накрыло сразу всё, что так долго томилось внутри – и тяжелые обрывочные воспоминания двадцатилетней давности, и многолетнее ожидание, все эти несбывшиеся надежды, плавно и неотступно перетекшие в глухую обреченность – и теперь вот это, ставшее последней каплей. Это какая-то молчаливая истерика, самая настоящая человеческая истерика, в момент собравшая мельчайшие крупицы всего людского, что во мне ещё оставалось и учинившая эмоциональный бунт. Казалось бы, я нашел её, я должен радоваться – лаять, скакать, вилять хвостом – но лапы словно приросли к порогу комнаты, а глаза не видят ничего перед собой, настолько все мое существо обращено внутрь себя. Я тяжёлым усилием выуживаю из самых заброшенных уголков этой чудовищной души всё о ней – воспоминания, домыслы, фантазии, надежды – всё, что связывает меня с прошлым, таким далеким и человеческим, словно уже и не моим. Включив всю свою волю, я возвращаюсь в реальность,