– Проследить за ним… – холодно повторил Гилт. Он подошел к одному из серебряных сгустков тумана, протянул в него руку и вырвал большой клок этого странного вещества. Затем он скатал из него пушистый шарик, поднес к губам и что-то повелительно нашептал. Размахнувшись с силой метателя копья, Гилт бросил его вперед. Тот, пролетев приличное расстояние, наконец, упал, но не подскочил от удара, а плавно приземлившись на четыре кошачьи лапы, побежал, скрываясь в мягких серебряных клубах и вновь появляясь, пока совсем не исчез из вида.
Три свечи поблескивали в комнате, деля между собой территорию темноты, каждой по владению. Азраил держал в одной руке маленький острый ножичек, а в другой – вскрытое письмо. Его лихорадило. Азраил быстро вытащил сложенные вдвое листы, развернул их и стал читать. Фарфоровые черты лица его казались застывшими. Он безжизненно опустился за письменный стол.
– Ты брат ей, помни, – прошептал он помертвелыми губами. Ненавистные слова били без боли, убивали. – Ты учишь меня любви, отец? – Ядовитая насмешка растворилась в голосе. Последняя строчка ерзала перед глазами, скрежетала на губах. Сплошной циклический рефрен шумел, отчетливо ударяясь в мягкое сердце: «Ты брат ей, помни».
– Приговоры обычно вслух читают. Там никак без посредника. Разве может обвиняемый сам себе читать приговор? А я читаю… – Улыбка, похожая на вытравленный кустарным мастером рисунок, скользнула по губам Азраила, кривая, нервная. – Да еще света нормального нет. – Азраил презрительно покосился на горящие свечи. – Вот тебе и ценные бумаги… – вспомнил он слова Руфуса. – Когда же наконец казнь?
Не находя в себе сил побороть неприятное ощущение, Азраил мог только созерцать, жадно и зло пробуя каждую его частицу на вкус, смакуя. Будто был он изранен и весь в подтеках крови, а сейчас занимался тем, что ярко, в малейших подробностях, вспоминал ножевые удары. Азраил понимал: он теперь слаб – но упивался своей слабостью, безвыходностью, как запертый в комнате горящего дома человек. Мысль о реальной боли покружила в сознании, и, сев на плечо, улетела. Азраил подумал, что, если бы он мог заменить душевную пытку пыткой физической, все бы непременно обошлось. Он тихо застонал, но не услышал себя. Азраил вообще ничего не слышал. Оглядевшись по сторонам, он вдруг заметил, что вместо темноты его окружал красный цвет. Растекаясь подобно жидкой краске, тот заливал комнату. Азраил зажмурился, а когда вновь открыл глаза, красный цвет исчез, жизнь ожила в звуках.
– Такое уже было… Что со мной? – в ответ на его слова разгорелась одна из трех свечей, вызывая восковые слезы, и те опять потекли, горячие, тяжелые. Азраил замахнулся на огонь – пламя стало тускнеть, скомкалось в белесый дым. Теперь горели только две свечи, мгновенно разделив оставшуюся темноту своей потухшей соплеменницы. Азраил открыл верхний ящик стола, бросив в него письмо, туда же полетел и острый