Как цветёт миндаль. Константин Сергеевич Балабушевич

нас возвышающий перед падением обман и, наконец, принимать разочарование от совместной жизни за естественную форму «настоящей» любви. Так и терпит первопрестольная нас – «бальзаковских обезьян», неумело, бездумно и бесчувственно играющих на её раритетной бесценной скрипке. Знать себе цену и дозволять кощунство; лелеять храмы и плодить бордели; отдавать на благотворительность и тратить на благотворительность; поддерживать друзей и грубить матери; целовать икону и спасаться крепеньким; ощущать низость падения и высшее благородство; «разом созерцать обе бездны, бездну над нами, бездну высших идеалов, и бездну под нами, бездну самого низшего и зловонного падения» – Москва Карамазовская, Москва человеческая, Москва наша.

      ***

      Вся прелесть этого Мира, порой, доступна даже жителям одноименного проспекта – стоит только в определённое время суток, перервать сравнительный анализ всевозможных туловищ и допустимых действий с ними, и поднять глаза к небосклону.

      Таким образом и мне посчастливилось вовремя отвлечься. Настолько вовремя, что вокруг себя нельзя было разглядеть и тени стыда, несмотря на игру закатного солнца. Поддавшись воле уже новых благодатных побуждений, я, естественно, изменил и маршрут. Следуя уже зову несказуемой красоты, я направился навстречу закату. В низменных попытках разобраться в колорите и магии этого явления, примерив образ ученика Николая Константиновича Рериха, я, деловито подбирая небесную палитру, приближался тем временем к Цветному бульвару. Окрестности которого, как-то сами собой, со временем и объёмным энергетическим пространством, оказались пронизаны бесконечной романтикой. Романтика, полагаю – это философия любви. Цветной бульвар же, назову философией Москвы. Река Неглинная, со всеми нечистотами города окольцованная властной трубой, цветочный рынок от которого осталось только одно название, количество питейных заведений, манящих очередное поколение, Цирк, в конце концов – все признаки, одним словом, романтики, а может и семейной жизни.

      Закурив любимую сигарету на склоне Сретенского холма, с демонической последовательностью начали вспыхивать то её тлеющий край, то хищнический взор её властелина, попеременно пронизывая ярким эффектом клубы производимого дыма. Так волшебство никотиновой радости погрузило в магическое очарование предсумеречной фантасмагории, превратив незатейливый парк на моём пути в «секретный сад», в тайниках которого мог быть спрятан источник последней любви на Земле. И пока блистательные музыканты Брайана Калбертсона чинно готовились исполнить одноименную композицию, среди богемно суетящейся публики нежданного концерта, я смущенно приветствовал неловкими кивками Мари-Анри Бейля, Александра Пушкина, в сопровождении Евгения Боратынского, смеющихся над вечным казусом, преследующим последнего. Знатного дворянина и знаменитого русского поэта «Золотого века» отказывались пускать на сие торжество, посвящённое теме чувственной любви – «Вот-де, в ваших же списках