утешения, ни причитания, ни причастия, ни чудес не желает, а напитывается чувством своей неутолимости. Это лишь мы – слабаки, причитаниями и жалобами, имеем страстную потребность раздражать душевные и физические раны, а заодно и своих близких. Наш же Великий Мученик предаётся небесному смирению, а заодно и воле Бога-отца, что по светскому
остаточному принципу именуем жертвой. Не мог Иисус Христос поступить иначе, ведь это вся его суть, в этом вся природа
психологической структуры его личности (целостная модель, система качеств и свойств, которая полно характеризует психологические особенности индивида). Это не было интеллектуальной самоотверженностью героического поступка мудреца, просчитавшего последствия своей жертвы. Это пример альтруизма не идеологического, а скорее духовного. Великая и, как водится, в нашем мире примитивных интерпретаций, ужасная демонстрация
эгоизма праведного. Да простит меня за такой вывод Огюст Конт – согласен, что корреляты между альтруизмом и эгоизмом необходимо изучать с позиции позитивизма, но разве вся (конечно, не без исключений) новозаветная история жизни Иисуса из Назарета не являет собой позитивизм? По крайней мере, возвращаясь к эгоизму, скрывать, маскировать, контролировать его «уровень» едва ли продуктивно – при этом обязательно завещано опытным путём изучить величину и области его гиперактивных проявлений, выявить сильные и слабые стороны его руководства, степень и частоту необходимых прегрешений в рамках социальной, так сказать, ответственности. Далее выстроить равновесие с интеллектом, психикой и внешним обликом, и надеяться, что из этого получится «хороший человек», как бы кто не характеризовал это понятие. Эгоизм не только не помешает, но может даже поспособствовать пониманию и чувству не только персональной ответственности за самого себя, но и общечеловеческой за всё происходящее, как прекрасное, так и чудовищное. Мы не зрители шедевра Да Винчи, мы непосредственные участники.
А как же, тем временем, апостолы? В их поведении, в их лицах, мы видим всю палитру базовых реакций сознания, стоящих на страже наших слабостей и страхов: неверие святого Фомы, отрицание святого Иакова, эгоизм юного Филиппа, удрученность святого Иоанна, подозрительность святого Петра, ужас святого Андрея, подлость Иуды…
Никто не признаёт вины. Не берёт ответственность. Не созидает. Только реагирует, спорит, удивляется, требует доказательств, причём прежде всего в своей невиновности, а затем, с «чистой» очевидно совестью, повелевает растерзать, наказать жертву. Вот и призван оказался Иисус в назидание стать необходимой искупительной жертвой. Но стал ли, в действительности, сей поступок, таковой? Со временем, чередуя поколения с убийственной закономерностью, не превратился ли святой сюжет в простую историю, соизмеримую (в лучшем случае) по назидательности любой другой иносказательной сказке. Для Иисуса свой жизненный путь не воспринимается жертвой, так как «спродюсировать» последнюю может только чудовищная гордость,
