Валерий Борисович и Фил оставались на веранде ровно столько, сколько нужно, чтобы допить бутылку. Это было не абстрактное пьянство, а хороший такой разговор по душам на идейной основе. Валерий Борисович пытался убедить Фила, что Запад, в общем-то, обречен, но при этом жарко настаивал на том, что «русский человек – скотина», «посмотри хоть на меня. Нет, ты посмотри!» И американец смотрел и даже цокал языком, демонстрируя понимание. Потом резко сменил тему и заявил, что всегда стоял и стоит против сегрегации, но за «патриотизмус». Однако как заразителен оказался этот «измус»! В конце концов Валерий Борисович вывел формулу, которая показывала ущербность Запада перед нами.
– У вас, у демократоров, высшая ценность что? Человеческая жизнь.
Американец приосанился и гордо подтвердил:
– Да, так ест.
– Но это же ужасно!
– Вай?
– Ты еще скажи вах! Главное – не человеческая жизнь, но спасение души, понял?!
Тут он вдруг повернулся ко мне и, улыбаясь слюнявым ртом, сказал:
– Дементий, да выпей ты водки, дурак!
Я содрогнулся, представив себе, что душа Валерия Борисовича и в самом деле будет каким-нибудь образом спасена и мы встретимся с нею в мирах иных.
Продолжался этот пир духа довольно долго, и я наконец понял почему. Свояк академика уговаривал бутылку один, Фил лишь обмакивал губы в самогоне, как и интеллект в беседе. При этом выглядел он очень пьяным. Выглядел или хотел выглядеть?
Маруся приготовила американцу постель на задней, глухой, застекленной веранде. Стоял конец сентября, но ночи все еще были теплые, под двумя выделенными пледами выходец из южных штатов не должен был замерзнуть. Сопроводив Фила к месту ночной стоянки, я взял на себя смелость выпроводить Валерия Борисовича. Он явно страдал от расставания с Филом.
– Дай я там с ним переночую хоть на полу, мы еще покалякаем. Какой парень! Он наш, совсем нам. Душа как … Пусти, Дементий!
Этого еще не хватало! Чтобы убедительно продемонстрировать, что раут окончен, мне пришлось выключить свет на веранде. Валерий Борисович с неожиданной покорностью двинулся по кирпичной дорожке к калитке. Я на всякий случай сопроводил его до самого выхода. Он удалился напевая:
Пойду ли я в десятый класс,
вопрос довольно спорный.
За мною нужен глаз да глаз,
особенно в уборной.
Возвращаясь, я увидел, что Барсуков сидит, как и сидел, с сигаретной искрой в зубах. Когда человек так долго остается в неподвижности – значит, «завелся». Не обрадовало меня это. Я прошел на кухню якобы для того, чтобы помочь Марусе с посудой.
– Не нравится мне этот наплыв гостей, – прошептала она, пустив шумную струю из крана.
– Да, ты права, все это неспроста. И американец не так пьян и не так прост, как кажется. Хорошо, если он просто хочет купить у Петухова