Бутусов кончил петь «Элизобарру», и нам принесли долму. Философ из госбезопасности упражнялся в риторике, но меня, признаться, больше интересовал аромат виноградных листьев. «Вот ведь что любопытно, наилучшее приготовление этого блюда я встречал в Харькове у кавказцев, которые теперь забросили свой ресторан и вовсю торгуют пирожками. Тоже своего рода выбор…»
– Мы в курсе открытия вашего мира. Надеюсь, вы понимаете, в какую игру ввязались. – Всё же ему удалось привлечь моё внимание, и я обратил к нему свой взгляд. – Мы не стремимся к его контролю, это невозможно. Мы не требуем особых привилегий, хотя имеем на то моральное право. Мы просим только одного, небольшой уговор, от этого зависит слишком многое. Вы, наверное, в курсе, что случилось несколько лет назад с миром г-на Павленко?.. Удивляюсь его выдержке. Что бы ни случилось, предостерегаю вас: голова Ворсюка – знаю, вы его в конце концов настигнете – должна попасть в наши руки.
Я отодвинулся. Встал. Многим можно пожертвовать на благо страны. Но что есть благо? Иногда приходится делать выбор. Я вынул из бумажника и бросил на стол достаточную купюру. И произнёс:
– Прошу прощения. У меня сегодня масса разных важных дел.
О ПУСТОТЕ
Дядюшка Ау сидит в кресле-качалке, укрыв ноги клетчатым пледом. На стеллаже, упирающемся в потолок, богатая коллекция курительных трубок.
Мерно покачиваясь, кресло вполоборота повёрнуто к светлой стороне, где широкие вертикальные жалюзи прерывают солнечный поток. Дядюшка Ау разглагольствует, вовсе не глядя на посетителя.
– Некоторые вопросы не стоит задавать. – Его голос заглушается и ворсом ковра, и потрескиванием аппаратуры, сосредоточившейся у стола, о ребро которого опирается кисть правой руки говорящего. – Есть вопросы сходящиеся, на них в конце концов можно найти ответ, и расходящиеся, спорить о которых можно столетиями, в лучшем случае теряя время, в худшем – жизнь. Что, впрочем, одно и то же. Это как вирус, подчиняющий всё новые жертвы, становясь от этого действенной силой. Так, говорить о существовании пустоты всего лишь бесполезно. Я в состоянии представить себе, что могу её вообразить, и с меня довольно. Можно из собственных мыслей соорудить ступеньки, взбежать по ним, но там окажешься не в пустоте, а в одиночестве, отгородившись частью себя от мира; а это не одно и то же.
Кресло поскрипывает в унисон с электроникой; из-под стола мигают огоньки. Точка наблюдения перемещается вдоль стеллажа, таким образом дверь остаётся позади, а в поле зрения оказывается аскетическое лицо хозяина кабинета, чётко очерченное благодаря чёрной бороде и чистым тонам холодного света.
– Наивными и смешными выглядят попытки рассуждать о линиях и разветвлениях пути человека, особенно – о возможности как-то повлиять на собственный выбор