* * *
На работу у Степана ушло шесть дней – на день дольше, чем планировалось. У подъезда он курил вместе с какой-то тёткой – как позже выяснилось, одной из «девчонок».
Войдя в квартиру, я не поверил глазам – как новая! Степан и «девчонка» скромно и снисходительно улыбались – мол, подумаешь, мы ещё и вышивать умеем.
На кухне я окончательно обомлел – чище, чем в аптеке! Даже жалко стало продавать.
На весь ремонт, включая плитку, обои, краску, новые двери, а также работу (а также, подозреваю, на водку и закуску), у Степана ушла в два раза меньшая сумма, чем я мог предположить в самых смелых мечтах. Плюс три тысячи девчонкам. И кипа чеков (выбросил в урну не глядя). Довольные друг другом, мы попрощались.
Несомненно, это был лучший ремонтник в моей жизни. Тешу себя надеждой, что более доверчивого заказчика, чем я, у него тоже прежде не было.
P. S.: Квартира ушла за три недели. Надеюсь, у новых владельцев всё хорошо.
X. самое моё.
Когда с Дзагоева и Дзюбы в очередной раз без спросу переключат на мультики – молча собрать сумку и уйти из дома, хлопнув дверью. За дверью закурить и послать к чёрту самого Дзюбу, за ним Дзагоева, да и весь футбол туда же. Немного помедлив, выбросить в урну сигарету, а следом за ней и всю пачку. Выключить плеер на самой любимой песне и никогда больше не включать. Проходя мимо «Вэндиз», не купить заварное кольцо со сгущёнкой, а у мамы в гостях отказаться от шарлотки…
Это не фантастика. Я всё это могу (вот, только что смог).
И что останется в самом конце?
Только моё немощное тело. От него я не могу отказаться даже в мыслях. Самое единственное, самое любимое, самое моё. От макушки до пяток. Я настолько с ними сросся, что не согласен меняться ни с Брэдом, ни с Криштиану, ни с Арнольдом. (Интересно, они бы согласились?)
Называйте меня двуличным подлецом – я обещаю рассмотреть и, быть может, исправлюсь.
Упрашивайте меня улыбнуться – и я назло скрою ещё более унылую мину.
Но Богом прошу: не трогайте моё любимое непоправимое тело – ей-богу, я начну кусаться.
XI. отражение.
Как же так? Коленки трясутся у них, но сердцем чувствую, что вина моя. Как ни сяду смотреть – сразу впадаю в ступор: сердцебиение учащается, по всему телу слабость, неуверенность. Зачем-то мне с детства очень надо, чтобы они у всех-всех выиграли, очень-очень. Уже и забыл зачем… Наверное, за компанию, что отцу надо. Зачем-то.
Вот и они, бедолаги – как в зеркале: тоже ничего не понимают, в глазах испуг, движения зажаты, спины сгорблены под грузом ответственности и ожиданий. Всё на нервах и всё всерьёз. Тут не до улыбок.
В конечном итоге бесит не то, что проигрывают, а то, что трясёт: меня, а заодно и их. Даже если выигрывают – обязательно с подвигами, ободранной кожей, прыжками на амбразуру,